Хвастунишки! Пять лет назад грозились завалить мир продовольствием, а теперь Россия ввозит продуктов больше, чем продает
В 2020 году Россия впервые за новейшую историю стала нетто-экспортером продовольствия. Это достижение воспринималось не только как экономический успех, но и как знак суверенитета: страна, ещё недавно зависевшая от импорта, вдруг оказалась способной кормить не только себя, но и других. Пять лет подряд этот статус удерживался — и вдруг в 2025 году был утрачен.
По итогам года экспорт продукции агропромышленного комплекса составил $40 млрд, что, по мнению Минсельхоза, «в пересчёте на рубль — неплохой результат». Однако в физическом выражении это означает падение с 109,2 млн тонн в 2024 году до всего лишь 80 млн тонн — почти на треть. И, что куда важнее, впервые за долгое время импорт продовольствия превысил экспорт.
Это не просто статистическая аномалия — это системный диагноз, свидетельствующий о глубоком кризисе модели, на которой строилась российская аграрная политика последнего десятилетия. Эра дешёвого зернового экспорта, подпитываемого благоприятными погодными условиями, высокими мировыми ценами и избыточной урожайностью, подошла к концу. А вместе с ней рухнули и иллюзии — в первую очередь та, что экспорт АПК может заменить доходы от углеводородов.
В 2025 году экспорт нефти и газа превысил $200 млрд, а продовольственный экспорт — всего $40 млрд. Разрыв не сократился, а, напротив, стал ещё более ощутимым, обнажив фундаментальную несостоятельность мифа о «продовольственной сверхдержаве».
Одной из ключевых причин провала стала регуляторная беспомощность. За последние годы Минсельхоз, возглавляемый Дмитрием Патрушевым-младшим, не сумел выстроить ни единой логистической стратегии, ни гибкой системы управления внутренним рынком.
Вместо этого мы получили хаотичные запреты на экспорт, непредсказуемые пошлины и административные барьеры, которые парализовали рынок. Вспомним хотя бы ситуацию с яйцами: в начале 2025 года, несмотря на внутренний избыток, импорт яиц вырос на 84%, а цены взлетели на 35%.
Почему? Потому что вместо координации между регионами и выстраивания внутренних цепочек поставок чиновники предпочли запретить экспорт — и тем самым разрушили экономическую логику отрасли. То же самое произошло с картофелем: в одних регионах наблюдался дефицит, в других — гниющие излишки, а государство вместо того, чтобы наладить распределение, ввело ещё больше ограничений.
Но регуляторное бессилие — лишь верхушка айсберга. На самом деле аграрный сектор оказался в состоянии финансового истощения. Себестоимость производства зерна за три года выросла почти на 40%, тогда как экспортные цены — упали. Рентабельность многих хозяйств сократилась до 1–2%, а в ряде случаев и вовсе ушла в минус. При этом цены на ГСМ за тот же период подскочили на 45%, удобрения — продолжают продаваться по мировым ценам, несмотря на «импортозамещение», а парк сельхозтехники — изношен более чем на две трети.
Купить новую технику стало практически невозможно: стоимость отечественного трактора за два года выросла на 60%, а импортная — в условиях санкций и логистических барьеров — просто недоступна. Кредитование отрасли — формальное: льготные программы покрывают менее 15% реальных потребностей, и большинство фермеров вынуждены работать в режиме выживания, без инвестиций, без развития, без перспектив.
При этом Россия так и не перешла от сырьевой модели к продовольственной экономике. Подавляющая часть экспорта — зерно, подсолнечник, рыба в мороженом виде. Доля переработанной продукции — менее 8%, а доля российских продовольственных брендов на мировом рынке — менее 1%. Это не экспорт добавленной стоимости, а продажа природного ресурса — как у Казахстана или Украины. А без переработки, без контроля над цепочками поставок, без логистики нет устойчивого экспорта.
Логистический коллапс усугубил ситуацию. До 2022 года большая часть аграрного экспорта шла через европейские порты. Сегодня эти маршруты недоступны, а южные порты — Новороссийск, Тамань — перегружены. Очередь на погрузку зерна в Новороссийске в 2025 году доходила до 45 дней. Экспортёры несут убытки от простоев, порчи продукции, хранения.
Альтернатива — железнодорожные маршруты в Китай или Индию — в 2–3 раза дороже морских. При этом Россия не смогла заключить долгосрочные контракты с новыми рынками: большинство стран Африки и Ближнего Востока требуют скидок, предоплаты и международных гарантий, которых у российских экспортеров, отключённых от SWIFT и страховых механизмов, просто нет.
Всё это происходит на фоне отсутствия целостной продовольственной доктрины. Россия импортирует то, что сама производит: молоко в виде сухого порошка, мясо птицы в виде субпродуктов, овощи — в переработанном виде. Это говорит не о дефиците, а о дисбалансе — о разрыве между производством, переработкой и потреблением, вызванном отсутствием координации. Это то, чем и должна заниматься команда Патрушева, это то, что не требует инвестиций, серьезных материальных затрат, а лишь только – профессиональизма в управлении.
Национальный проект «Международная кооперация и экспорт» по АПК, нацеленный на достижение $45 млрд экспорта к 2024 году, формально был выполнен — но уже в 2025 году начался неудержимый спад.
Утрата статуса нетто-экспортера — не катастрофа, но тревожный сигнал. Она показывает, что примитивная сырьевая модель исчерпала себя. Дальнейшее выживание аграрного сектора требует не административных запретов, а системного подхода: глубокой реструктуризации Минсельхоза, перехода от регулирования к стратегическому планированию, масштабных инвестиций в переработку, долгосрочного кредитования под реальные проценты, развития логистики и, самое главное, отказа от пиар-мифов в пользу реальной экономики.
Без этого Россия рискует не только потерять внешние рынки, но и столкнуться с внутренним продовольственным кризисом — вызванным деградацией сельской местности, уходом производителей из отрасли и разрушением кооперации.
Эра «просто экспортировать зерно» закончилась. Наступает время либо качественного рывка — либо дальнейшего системного разрушения.