Восемьдесят лет назад страна вышла на битву, зная, что одержит Победу

…Прозвучало кодовое слово «Дортмунд», и тяжелый, сверкающий сталью, устрашающий удар германского агрессора обрушился на мирно спавшие деревни, городки, села, на поля, леса, луга — на дома, в которых спали наши родные, наши бабушки, наши мамы, наши отцы, наши дедушки.

Удар пришелся по ним.

То есть по нам. По нам всем.

На нас всех 80 лет назад обрушилась вся сила тогдашней континентальной «объединенной Европы».

На СССР напала армия вермахта, которую поддерживало и машиностроительное производство Франции, и сталелитейная промышленность Норвегии, под ружье поставили и бельгийские батальоны СС, в воздух подняли и румынскую авиацию, а приказы гитлеровские офицеры отдавали в том числе и хорватским военным подразделениям.

К войскам приписали и прессу. Гитлеровскую машину пропаганды собирали с неменьшей тщательностью, чем танки и самолеты.

Йозеф Геббельс, зачитывая радиообращение, подчеркнул, что «22 июня 1941 года Европа решила дать отпор большевистской Советской России».

В том, что вермахт и нацизм одержат верх, в Берлине не сомневались.

Однако «русский ответ» не заставил себя ждать.

Он прозвучал в заметке, присланной Константином Симоновым, не тем седовласым писателем-фронтовиком, которого мы все помним, а юным, тогда 25-летним, военкором «Красной звезды».

Симонов приехал на Западный фронт через пять дней после начала Великой Отечественной войны, и позднее в военных мемуарах он приведет цитату из разговора с офицером-пограничником. Тот скажет: «Имею сведения, что все мои на заставах погибли. Дрались до последнего человека и погибли все, кто там был. А семья у меня там, около Граева. Жена, двое детей, мать и сестренка. Все, что есть на свете, все там».

Практически в тот же день, 29 июня, один из разработчиков плана «Барбаросса», генерал Гальдер, запишет в дневнике: «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека».

Хотя, разумеется, своему начальству Гальдер слал победные реляции.

Симонов позднее заметил: «Что бы там некоторые из них ни писали потом, после войны, никто из них тогда не допускал, разумеется, и мысли, что эта «полностью разгромленная» ими на Восточном фронте Советская армия когда-нибудь вступит на территорию Германии».

Оценки высшего генералитета рейха основывались на поведении европейских властей и народов в мае 1940 года, когда в течение пяти недель к ногам нацистов упали Королевство Нидерландов (капитуляция была подписана 14 мая), Королевство Бельгия (капитуляция подписана 28 мая) и, наконец, Франция (капитуляция подписана 17 июня).

Британский экспедиционный корпус спасался из Дюнкерка, а солдаты вермахта входили в европейские столицы. Сопротивление им европейцы не оказывали.

Приятная прогулка по красивым окрестностям, вкусная еда, качественное вино и неплохой прием со стороны побежденных — так в глазах вермахта выглядела война в Западной Европе.

Сегодня сторонники «пацифизма» и «никогдабольшизма» («никогда больше») говорят, что «этот кровавый опыт» (sic!) помог Европе объединиться, преодолев «былую неприязнь» между странами, и сделать континент «мирным».

Если кровавый, без кавычек, опыт имелся, то его обладателем и хранителем был СССР.

Его граждане заплатили высочайшую цену за освобождение каждого квадратного метра как своей страны, так и европейских государств.

Советские воины несли цветы к могиле Штрауса в Вене, а служившие в армии вермахта закладывали мины в захоронение Пушкина.

Мы ждали открытия второго фронта три года, а когда наступление союзников в Арденнах начало захлебываться и Черчилль фактически умолял Сталина прийти на помощь, то сроки Висло-Одерской операции Верховным командованием были сдвинуты на восемь дней вперед (вечность, на самом деле, по меркам армейского планирования), а решение об ускорении начала наступления Красной армии в Польше было принято за считанные часы.

Нацисты держали Ленинград в осаде, и жители города-героя везли умерших детей хоронить на саночках, а комендант Берлина генерал Берзарин уже после Победы вакцинировал маленьких берлинцев и отдавал распоряжения о том, чтобы немецкие дети получали вовремя молоко.

Целых 1418 дней войны, начавшейся 80 лет назад, — это то расстояние, что наш народ прошел, неся не только свободу, не только останавливая печи крематориев Майданека и Освенцима, не только спасая Краков от уничтожения, а сокровища Дрезденской галереи — от затопления, но и утверждая ценности человечности и гуманизма.

Которые прагматичная Европа немедленно экспроприировала и назвала «своими общими ценностями».

Позволив себя освободить, Европа, страстно пообещав urbi et orbi «Никогда больше!», немедленно ввязалась в другие войны.

Она воевала со сторонниками независимости в Северной и Западной Африке. Она вела боевые действия в Индокитае.

А потом настала очередь Югославии (в рамках борьбы с «диктатурой Милошевича и тиранией сербов», мы помним все эти формулировки).

Ну а спустя еще десять лет пришла очередь Украины.

Там — при абсолютно четко очерченных, в том числе и ЕС, контурах — вначале была сделана первая попытка развязать войну, а спустя еще десять лет — вторая. И в первом, и во втором случаях, как в 2004-м, так и в 2013-2014-м была, разумеется, создана и атмосфера ненависти — к «другим».

Как и во время югославского конфликта, голову немедленно подняли нацистские симпатизанты, а гитлеровские прислужники и военные преступники стали «борцами за свободу и независимость» и «спасителями от российского влияния».

Возвращаясь к войне, вспомним, что оборона дома Павлова в Сталинграде, только одного дома — и только одним сопротивлявшимся взводом, продолжалась 58 дней. Это дольше, чем длилась прогулка войск вермахта по континентальной Европе, ныне объединенной и «пацифистской».

Давайте скажем прежде всего себе, что попытки обесценить подвиг наших предков, наших близких, наших сограждан, замазать его рассказами о «миллионах изнасилованных немок», об «эшелонах трофеев» и об «украденных художественных коллекциях» есть способ аннигиляции нашего общего генетического кода, изменив в котором строение лишь одной клетки, можно вызвать рак всего организма.

Давайте уже наконец поймем, что все вопли про «милитаризм России» — всего лишь зависть к стране, совершившей немыслимое и невиданное — сломавшей хребет нацизму, перемолов почти три четверти его военной силы, перед которой склонилась континентальная Европа.

И вспомнив павших на поле боя, раненых, убитых, угнанных в рабство, отправленных в концлагеря, истерзанных, замученных, расстрелянных и повешенных, повторим, что жертвы, принесенные во имя Победы, не были напрасны.

Мы живы благодаря их самопожертвованию, сегодня почти непредставимому.

А наша память и наша скорбь стали общим им обелиском.