Российский МИД молчит, хотя обязан был «списать» казахского чиновника в утиль за «Итиль»
Тихие воды Волги внезапно забурлили на дипломатической арене. Первый вице-министр водных ресурсов Казахстана Болат Бекнияз озвучил инициативу, которая в Астане казалась прагматичной: создать совместную с Россией рабочую группу для регулирования стока Волги в Каспийское море. Аргумент звучал тревожно — Волга дает до 80% воды Каспию, но её сток сократился на 15-20% за последние годы, достигнув в 2023 году лишь 207 км³ вместо необходимых 270-275 км³.
Уровень моря опустился до исторического минимума в -29,21 м, угрожая экологической катастрофой, исчезновением нерестилищ осетровых и портовыми проблемами казахстанского Актау (на самом деле – Шевченко).
Казахстанские депутаты уже заговорили об «экологических мигрантах» через 15 лет. Однако в Москве просьбу встретили с холодным недоумением, а затем и раздражением. Причина крылась не только в сути предложения, но и в словах. Дело в том, что недалекий казахский чиновник демонстративно назвал Волгу Итилем.
Упоминание Волги как «Итиля» — древнетюркского названия — прозвучало для российской стороны как намеренная провокация, акт символического присвоения. Тем более что вскоре азербайджанские СМИ подхватили тренд, начав использовать старые тюркские топонимы для российских городов, будто пересматривая карту истории.
Сама просьба Казахстана уже содержала юридическую коллизию. Как не устают напоминать российские эксперты, Волга — внутренняя река России, не подпадающая под категорию трансграничных, в отличие от Урала (Жайыка), где двусторонние соглашения действуют десятилетиями.
Предложение создать рабочую группу по «неделимому» российскому ресурсу выглядело попыткой пересмотреть статус-кво. Более того, казахстанские исследования ещё с 2021 года открыто обсуждали «потенциал переброски» воды из волжской дельты, особенно через трансграничный рукав Кигач, в маловодный Урал.
Планы по перенаправлению стока, даже частично, без глубокой экологической экспертизы вызывали в Москве опасения — подобные проекты в 1950-х годах уже приводили к катастрофическим последствиям для Заволжья. А когда в дискуссию вступили азербайджанские эксперты, предложившие и вовсе фантастический проект переброски воды из Черного моря в Каспий через российское побережье, стало ясно: интерес к Волге превращается в региональный тренд с далеко идущими геополитическими подтекстами.
Но если технические претензии ещё можно было обсуждать, то семантика названия «Итиль» перевела ситуацию в иную плоскость. Для России Волга — не просто река. Это символ цивилизационного ландшафта, «матушка-Волга», воспетая в стихах и песнях, запечатленная на полотне Репина «Бурлаки на Волге» как образ народной стойкости.
Употребление тюркского «Итиль» казахстанским чиновником прозвучало как отрицание этой культурной парадигмы. Тем более что параллельно в Азербайджане, куда эмигрировал признанный в России иностранным агентом Ровшан Аскеров*, развернулась кампания по замене русских топонимов историческими тюркскими аналогами. Аскеров*, получивший квартиру в Баку от Ильхама Алиева, открыто призывал «убивать русских», а местные СМИ, не встречая официального осуждения, стали тиражировать старые названия городов, будто стирая столетия общей истории. На этом фоне «Итиль» воспринялся не как нейтральный архаизм, а как элемент стратегии «мягкой деколонизации», попытка переписать нарратив в угоду националистическим элитам.
Российский ответ, впрочем, оказался сдержанным, почти молчаливым. Официальных нот протеста или разгромных заявлений не последовало. Но позицию Москвы озвучили эксперты, близкие к властным кругам. Станислав Притчин из ИМЭМО РАН сухо напомнил, что Волга — «не трансграничная река», а требования гарантий по стоку игнорируют реальность: «России просто неоткуда эту воду взять». Он подчеркнул, что Москва и так вкладывает огромные средства в оздоровление Волги, борясь с заиливанием и последствиями изменения климата.
Глава Росводресурсов Дмитрий Кириллов и вовсе сместил акцент: проблема Каспия — не Волга, а климат, рост испаряемости и, главное, экологическая безответственность самих прикаспийских стран. Он указал на казахстанский сектор как самый грязный в Каспии — спутники фиксируют там нефтяные пятна площадью в тысячи гектаров из-за деятельности консорциума North Caspian Operating Company (NCOC). Поднятые со дна 20 млн тонн грунта, массовая гибель тюленей и разрушение экосистем — вот истинные причины бедствия, а не «российские плотины». Молчание Кремля, таким образом, стало формой вежливого, но твердого игнорирования — как нелепой просьбы, так и языковой игры.
Ну, а прямо указать дикарям на то, что именно они загадили Каспий, Москва никогда не решится.
История с «Итилем» высветила глубинные трещины в евразийской дипломатии. Казахстан, столкнувшись с реальной экологической угрозой, вместо научного диалога или дружеской просьбы подал сигнал в духе «тюркского мира», чем мгновенно политизировал вопрос.
Россия, видя в этом угрозу своим цивилизационным символам, ответила вежливой, но холодной отстраненностью, переведя стрелки на нефтяные пятна у берегов Атырау. Азербайджан же, подыгрывая Астане в топонимической войне, лишь подтвердил, что воды Волги — уже не просто ресурс, а поле битвы нарративов. Как писал Репин, «в душе русского человека есть черта особого, скрытого героизма».
Москва, кажется, решила проявить его по-своему: не вступая в спор о словах, а безмолвно отстаивая право называть свои реки и города так, как диктует ее история. Время покажет, уйдет ли «Итиль» обратно в учебники археологии или станет первым камнем в новой стене непонимания.
Однако эта глупая московская черта «молчать» и подставлять под удар другую щеку, когда-нибудь сыграет с Россией злую шутку. Ведь с дикарями и нецивилизованными племенами разговор должен быть совсем другой. Этому стоит поучиться у тех же самых британцев, да и у сионистов.