Либерально-рыночная Россия — это фабрика по производству неравенства и человеческого несчастья
data-testid=»article-title» class=»content—article-render__title-1g content—article-render__withIcons-3E» itemProp=»headline»>Либерально-рыночная Россия — это фабрика по производству неравенства и человеческого несчастьяСегодняСегодня2948 мин
Морозный ветер гуляет по пустынным улицам Инты, в Коми, где заколоченные окна домов смотрят в никуда, словно слепые глаза. В Верхнем Тагиле на Урале ржавеют каркасы цехов, когда-то бившихся сердцем города. В старинных купеческих особняках Углича или Торжка поселилась тишина, нарушаемая лишь скрипом половиц да редкими шагами последних жителей. Эти разрозненные картины, разбросанные по необъятной карте России, складываются в единую, тревожную мозаику – картину медленного угасания малых городов и сел.
Именно этому процессу, который старший научный сотрудник Института социологии РАН Ася Воропаева в своем новом, августовском 2025 года исследовании метко называет "социальной ликвидацией", посвящен глубокий анализ.
Ее работа убедительно доказывает: три десятилетия следования либеральной модели развития, с его священным принципом минимизации государственного вмешательства в социальную сферу, обернулись не эффективностью, а "перманентной и непрекращающейся оптимизацией". Под этим, казалось бы, рациональным термином скрывается системный демонтаж самой возможности достойной жизни за пределами узкого круга агломераций-гигантов.
В основе этой трагедии, как показывает исследование Воропаевой, лежит порочный круг, запущенный самой логикой свободного рынка, возведенной в абсолют. Рынок, движимый лишь краткосрочной выгодой, неизбежно высасывает соки из периферии, концентрируя капитал, инвестиции и, как следствие, людей в Москве, Петербурге и пятнадцати-двадцати крупных региональных центрах.
Малые города, те самые, где проживает менее пятидесяти тысяч человек, и бесчисленные села стремительно теряют свою экономическую основу – налогооблагаемую базу. Без нее рушится финансирование самой жизни. И тогда в действие вступает механизм "рационализации": сначала закрываются школы, признанные "нерентабельными" из-за малого числа учеников, затем фельдшерско-акушерские пункты, почтовые отделения – костяк социальной инфраструктуры.
Без школ и больниц, без перспектив для детей, уезжает молодежь. Оставшееся население неизбежно стареет, спрос на оставшиеся услуги падает еще больше, и чиновники получают железобетонное, на их взгляд, "обоснование" для новой волны закрытий. Замкнутый круг сжимается, превращая некогда живые места в зоны тихого отчаяния.
Цифры этого апокалипсиса леденят душу своей безжалостной конкретикой. Сто двадцать девять малых городов, где еще теплится жизнь почти трех с половиной миллионов человек, балансируют на грани полного исчезновения, превращаясь в города-призраки.
За последнее десятилетие сельское население сократилось на колоссальные один миллион двести тысяч человек. Особенно драматична ситуация на Дальнем Востоке, где целые районы опустели – миграционная убыль достигла там двадцати трех процентов за тридцать лет. С карты страны стерты три тысячи пятьдесят пять сельских школ и одна тысяча семьсот пятьдесят четыре медицинских учреждения.
"Государство, следуя либеральным догмам, фактически делегировало рынку функцию верховного арбитра жизнеспособности территорий, – констатирует Ася Воропаева в своем исследовании. – Но рынок слеп ко всему, что не конвертируется в немедленную прибыль. Он не способен оценить ни непреходящую ценность тысячелетнего исторического города, ни колоссальные стратегические риски опустевшей, безлюдной границы".
Пока федеральные чиновники обсуждают абстрактные показатели "Стратегии пространственного развития до 2030 года", реальность в регионах, особенно в августовские дни 2025-го, обгоняет самые пессимистичные прогнозы, приближаясь к точке невозврата. Волна административных ликвидаций прокатилась по Кировской, Брянской, Архангельской областям.
Село Подосиновец, где еще недавно жили девятьсот человек, официально упразднено в начале августа – людей переселяют в далекий райцентр за семьдесят километров, безжалостно разрывая связи с родной землей, оставляя позади кладбища предков и осиротевшие дома. В Нолинске закрыли последний детский сад, цинично списав это на "естественную убыль", как будто дети – это статистика, а не будущее.
Энергетический коллапс в Сибири и на Дальнем Востоке лишь усугубляет кризис. Отсутствие газификации, изношенные десятилетиями ТЭЦ, неспособные обеспечить стабильное тепло и свет, обрекают людей на жизнь в условиях, немыслимых для XXI века.
"Мы фактически возвращаем людей к печному отоплению и керосиновым лампам, выдавая это за неизбежность", – с горечью отмечает один из дальневосточных губернаторов.
Довершает картину реформа местного самоуправления, переход на одноуровневую систему, которая юридически похоронит тысячи сельских поселений как самостоятельные единицы.
"Это не оптимизация управления, – резюмирует депутат Дмитрий Коновалов, – это административная эвтаназия целых пластов российской жизни".
Последствия этого тихого вымирания глубинки далеко выходят за рамки экономических потерь. Это – культурный геноцид. Ежегодно три процента населения покидают старинные русские города – Торжок, Вязьму, Кинешму. С каждым отъездом угасают уникальные ремесла, растворяются местные диалекты, стирается неповторимая локальная идентичность.
"Русский Север, колыбель нашей культуры, стремительно превращается в гигантский этнографический музей под открытым небом, – пишет Воропаева, – где вместо живых деревень скоро будут лишь таблички с надписью 'здесь была жизнь'".
Не менее страшны геополитические риски. Пустующие, заброшенные земли Дальнего Востока и приграничных районов Арктики становятся зоной стратегической уязвимости.
Китай уже активно арендует огромные массивы сельхозземель на Дальнем Востоке – свыше миллиона гектаров. Казахстан проявляет интерес к водным ресурсам опустевших приграничных территорий.
"Природа не терпит пустоты, – предупреждает эксперт в исследовании. – Заброшенные пространства неизбежно притягивают тех, кто готов и может их освоить, часто на своих условиях".
И даже для тех, кто уезжает в большие города в поисках лучшей доли, нет счастливого финала. Большинство из них, по данным исследования, не становятся "успешными горожанами".
Около шестидесяти восьми процентов оседают в безликих пригородах-спальнях, тратя по четыре часа в день на изматывающие поездки на работу и до шестидесяти процентов своих доходов – на кабалу ипотеки.
"Это не развитие человеческого капитала и не урбанизация в здоровом смысле, – отмечает Воропаева, – это конвейер по производству нового, глубокого социального неравенства и человеческой усталости".
Возникает мучительный вопрос: возможно ли остановить эту сползающую в небытие Россию? Очевидно, что прежние рецепты не просто не работают – они усугубляют болезнь. Политика "управляемого сжатия", то есть концентрации скудных ресурсов в нескольких "опорных точках", лишь ускоряет агонию окружающей периферии, превращая ее в мертвую зону.
Щедрые субсидии без внятной долгосрочной стратегии и создания реальных точек роста не создают новые рабочие места, а лишь консервируют иждивенчество и зависимость дотационных регионов от центра.
Исследование Воропаевой и опыт отдельных, еще не сдавшихся территорий намечают возможные пути спасения. Первый – это настоящая налоговая революция, закрепление за регионами значительной доли – до пятидесяти процентов – доходов от добычи полезных ископаемых на их территории.
Опыт Ханты-Мансийского автономного округа, где такой подход уже частично реализуется, показал снижение оттока населения на семнадцать процентов – цифра, говорящая сама за себя.
Второй путь – сознательный отказ от умирающей модели моногородов в пользу создания многофункциональных "точек роста", основанных на местной специфике. Бывший "химический гигант" Рошаль в Подмосковье успешно переродился в крупный логистический хаб для электронной коммерции, создав две тысячи новых рабочих мест.
Торжок делает ставку на возрождение уникального золотного шитья, что уже привлекло сорок тысяч туристов только за прошлый год, вдохнув жизнь в старинные улицы.
Третий ключ – мощная цифровизация, способная сократить изоляцию. Спутниковый интернет в самых отдаленных селах, качественное дистанционное обучение и телемедицина – не панацея, но возможность дать людям шанс остаться.
Пилотные проекты в Татарстане, где это реализовано, показали прирост рождаемости на двенадцать процентов – лучший ответ скептикам.
"Слово 'оптимизация' в нашем контексте давно превратилось в опасный языковой камуфляж, призванный скрыть подлинные масштабы национальной катастрофы", – заключает Ася Воропаева в своем исследовании.
Ликвидация малых городов и обезлюдение сел – это не просто экономическая проблема или вопрос статистики. Это прямая и страшная угроза самому цивилизационному коду России, веками строившемуся на неразрывной, сакральной связи человека с его землей, с малой родиной.
Перед страной стоят два возможных сценария на ближайшие годы. Темный сценарий – это окончательное исчезновение пятидесяти малых городов, исход еще полутора миллионов отчаявшихся людей в уже перенаселенные столицы и потеря реального контроля над пятнадцатью процентами национальной территории, которая станет "серой зоной".
Светлый сценарий требует политической воли: немедленный мораторий на закрытие социальных объектов в депрессивных районах, направление пяти процентов федерального бюджета не на помпезные столичные проекты, а на базовую инфраструктуру периферии – дороги, связь, энергетику, и главное – реальный налоговый суверенитет регионов.
"Россия сегодня стоит перед судьбоносным выбором, – пишет Ася Воропаева. – Продолжить самоубийственный курс на гиперцентрализацию, превращаясь окончательно в 'Москву, Петербург и окружающую их пустыню', или найти в себе мужество и мудрость для поворота к подлинно децентрализованному, сбалансированному развитию. Потому что география русской души, ее глубина и сила, всегда была неотделима от бескрайней географии русской земли. Отрываясь от земли, мы рубим корни собственной идентичности".
Будущее страны решается сегодня не только в столичных кабинетах, но и на тихих, вымирающих улицах ее малых городов.