Дмитрий Ольшанский: чудесный день, святой день
Для кого-то, может быть, возвращение Донбасса в Россию — это чужой официоз, газета Правда, ну или что-то отдалённое и неопределённое, вызывающее беспокойство.
Но для меня — это очень, очень личная история. Потому что я помню, с чего всё это начиналось.
Помню митинги, каждые выходные проходившие по южнорусским городам в ожидании неизвестно чего. Помню эффект от крымской виктории, настроивший и всех остальных, кто хотел избавиться от «незалежностей» у себя дома, на перемены. Помню, как Валерий Болотов в своём последнем обращении из подполья снял балаклаву — и это значило, что пошёл обратный отсчёт взятия власти. Помню, как революционная толпа захватила администрации и вывесила русские флаги. Помню, как взволнованные, неподготовленные, пёстрые активисты читали, сбиваясь, первые документы своей республики, а рядом, в Луганске, то же самое делали усталые люди, обвешанные оружием.
Не было в моей жизни другой такой политической истории, которая казалась бы мне ближе и важнее.
В успех русского сепаратизма тогда не верил никто.
Считалось, что этих обложившихся шинами и плакатами ребят просто уничтожит украинский спецназ, а чуть позже — что их вот-вот, обязательно сдаст Россия. «Скоро они побегут через границу», — злорадно говорил тогда один политолог из числа самых гнойных мерзавцев. Но убежал в итоге отсюда он сам. А Донбасс — остался.
Напомню два простых факта.
Во-первых, в истории постсоветской смуты не было больше такого примера, чтобы нечто возникало из ниоткуда. Приднестровье, Осетия, Крым — всё это прежние автономии, однажды сменившие курс, и только в Донецке и Луганске, где старая власть исчезла полностью, всё было создано с нуля.
Во-вторых, у Москвы — в отличие от случая с Крымом, где был Севастополь и флот, — не было ни одной прагматической причины присоединять Донбасс. Там не было никакого «ресурса». Ресурс там был один — наши люди.
И эта фантастическая идея — что можно вернуть регион домой, в Россию, только благодаря какому-то библейскому терпению и библейской же твёрдости людей, уходивших из поганого украинского Египта сквозь горе, сквозь мрак, сквозь все трагедии, — она состоялась, сбылась.
И я за них счастлив. И за себя, как никогда сильно переживавшего весну четырнадцатого, но не знавшего ещё, к чему всё придёт, тоже счастлив.
Чудесный день, святой день. Всё было не зря, и память о той весне — она со мной.