Хочу жить в России. Мы вернулись, чтобы быть на правильной стороне
Харьковчане, прожившие 15 лет в Германии, переехали в Ставропольский край
Наши новые друзья показывают очень симпатичный строящийся район Михайловска под Ставрополем с аккуратными современными коттеджами. Наталья с Максимом сначала смотрели дом в этом районе, но выбрали, как сами говорят, «деревню» — частный сектор старой застройки — район, не сверкающий новизной и роскошью, немного потрепанный, но и более уютный и обжитой.
Наталья говорит, что новый район именно для жизни им все же не приглянулся: «Не откликается». Максим предполагает, что это потому, что здесь нет бабы Вали с яичками.
— Вот. Понимаете? — соглашается Наталья. — То есть, если мне нужен будет какой-то совет по земле, или я не так что-то посадила, или действительно яички купить из-под курочек, то что я от местных смогу узнать?
— Они стерильны, — говорит Максим.
Наташа объясняет, что тут совсем другой контингент людей, которые переехали за город и шикуют:
—Они максимум что могут — это бассейн во дворе и «гей-тралалы» до утра с фейерверками.
Типичные переселенцы
Наталья и Максим Хирные с двумя сыновьями Ильей и Максимом — типичная иллюстрация к портрету переселенца из Европы в Россию – пара с двумя детьми, со средним профессиональным или высшим образованием. Как раз те, кто нужны в России.
С семьей нас познакомил Анатолий Бублик, глава благотворительной организации «Путь домой», которая помогает переселенцам. Он же поделился с нами данными по среднестатистическому портрету репатрианта. Для получения этих данных волонтеры провели десятки опросов среди 14 тысяч человек из 150 тысяч обратившихся за помощью в организацию.
«Мы можем описать усредненную картинку переселенца. Это человек от 30 до 50 лет, везущий с собой как минимум двоих, а то и больше детей. В семье обязательно либо один, либо двое обладают среднетехническим профессиональным образованием. И вполне вероятно, что в семье присутствует высшее образование как минимум у одного члена семьи. По нашим опросам более трети переселяющиеся имеют высшее образование. Едут больше всего из двух стран. Это Германия (примерно 39-40% всех переселенцев) и Казахстан», — рассказывает Анатолий Бублик.
Наталья и Максим прожили 15 лет в Германии, там родились их дети. Уехали в Европу из Харькова, а теперь вернулись на Родину — в Россию. Старший сын, Максим-младший, — школьник-подросток, младший Илья — готовится пойти в первый класс.
С ребятами очень легко и здорово, как и со всеми переселенцами из-за рубежа, с которыми мы познакомились в Ставропольском крае. Но с этой семьей нас объединяют еще и общий прошлый опыт жизни на Украине, общие темы, схожие взгляды, взаимный обмен шуточками на суржике и «азировке», общая любовь к России и желание ее всю изучить, заглянуть в каждый уголок. Наташа не замечает, что произносит слово «наши», когда говорит про россиян и когда говорит про хороших знакомых на Украине. А мы замечаем, мы и сами так говорим. И Путин так говорит: «Один народ».
Несмотря на то, что пара давно уехала из Украины, у них остался лёгкий акцент, характерный как для юго-востока Украины, так и для южнорусских регионов. Причем мы его, естественно, не слышим.
Особенности южнорусского самосознания
Наташа признается сама, что южнорусский акцент есть и удивляется, что фрикативное «г’» не передалось детям:
— Они по идее должны были вот это наше с Максимом «г’эканье» взять, но нет — «гэкают». Причем мне все говорят, что вроде как я меньше «г’экаю». Я вроде как больше держу «гэ». А у Максима вообще не получается. Бог с ним, конечно. Как есть, так есть. Просто он больше всех возмущается: «Я не хохол!» Ну а я хохлушка!
— Я в Германии походил за своего, — вспоминает Максим. — Турки, арабы здоровались со мной на их языке. То есть я им казался своим. И тут получается то же самое.
— Мы ездили в Париж как-то, — вспоминает Наталья. — Его даже французы за своего признают. Француз — хоть каким боком.
— У меня черный волос, что ты хочешь. Половина мира меня будет считать своим.
Мы начинаем знакомство в уютной летней кухне в частном секторе Михайловска — пригорода Ставрополя. Сам дом еще не готов – семья его приобрела относительно недавно и затеяла серьёзный ремонт.
Младший сын Илья показывает надпись мелками на асфальте:
— Я написал «Россия — это сила». Я надеюсь, когда Путин, президент наш, в следующий раз прилетит в Ставрополь, он заметит из вертолета и меня похвалит.
Илья вопрос национальной идентичности для себя уже решил. Говорит съемочной группе: «А я в Германии родился». Мы уточняем: «Так ты что ли немец?»
— Нет конечно. Я русский, — уверенно отвечает Илья.
Бегство от «гиперкапитализма»
Наталья и Максим — граждане Германии, в России получили РВП. В ФРГ они жили сначала 10 лет в Гамбурге, а последние 5 лет — в небольшой деревушке под Штутгартом. Переселенцы из Харькова от гражданства Украины могли не отказываться, но боролись за это в консульстве Украины задолго до эскалации.
— В итоге 15 лет мы прожили в Германии, — говорит Наталья.
На переезд туда решились, так как Максиму предложили в Гамбурге работу.
— Тогда казалось, там лучше. Так все говорили, — вспоминает Максим.
— Точнее, как нас научили, — поправляет жена.
— Поэтому все мы и уезжали из нашего бывшего Советского Союза. Тогда здесь были так себе времена. Уезжали туда на заработки, — соглашается Максим. — Когда ты молодой, когда тебе 18 лет — и ты видишь «Порши», видишь красивые дома, видишь какую-то брусчаточку, все тебе нравится, все необычное. Все не так, как у нас. И поэтому не замечаешь многих вещей.
Однако, с возрастом восприятие меняется.
— Когда у тебя появляются дети, когда ты становишься взрослее, когда ты начинаешь зарабатывать, когда ты начинаешь платить налоги, начинают проявляться «гиперкапиталистические» нападки на людей, с которыми немцы живут, к которым они уже привыкли. А ты славянская душа — тебя рвет от этого на части.
— Ну да, и ты еще знаешь, что можно иначе, да? — продолжает Наталья.
— Да, мы знаем, что можно иначе. Например, мы, будучи сейчас в России, платим 6% налога. А в Германии я платил 60% налога. Там просто все забирали у тебя, — вспоминает Максим. — У тебя не остается практически ничего. Если на отпуск сохранил деньги, то хорошо.
Наталья и Максим по первой профессии дизайнеры интерьеров. В Германии Максим сам дополнительно выучился создавать трехмерную графику и начал делать видеоролики для рекламы.
По немецким меркам они там считались вроде как «не бедными», по словам Максима, «чуть-чуть не дотягивали до среднего класса».
— Средний класс в 1980-90-х годах мог себе позволить, по идее, дом купить. Но при этом влезть в дикий кредит, а я кредиты в принципе не приемлю. Для меня это очень-очень сложная вещь. Я не хочу быть должным никому.
Поэтому семья кредиты не брала, но жили «вроде бы хорошо». Была машина у Максима, была машина у его жены.
— Я не могу жаловаться, что мы мало зарабатывали.
— Хватало, — говорит Наталья.
— Хватало, да, — соглашается Максим. — Но если эти деньги зарабатывать здесь, то это совсем другой уровень.
— То хватает еще больше, — смеется жена.
Что русскому смешно — немцу слишком сложно
В интеграции в общество в чужой стране больше преуспел Максим. Наталья считает, что он просто более современный человек:
— А мне все равно нужны души, нужны наши русские люди, нужны славяне. Мне хочется душевных разговоров. Мне «настоящести» хочется.
По ее словам, если у немцев принято при встрече улыбаться, то эта улыбка не означает симпатии в твой адрес. У них это просто вежливость.
— А я, если человеку улыбаюсь, то это означает, что мне он нравится. До последнего дня меня там не устраивало категорически, что человек тебе улыбается в лицо, потом отворачивается — и вообще ничего о тебе не думает. Не то что плохо думает, а вообще ничего о тебе не думает.
Общество в Германии по их впечатлениям более разобщено, более пропитано индивидуализмом.
— Там все более равнодушны друг к другу. И причем даже, мне кажется, в семье.
В Германии, к примеру, нет традиции участия бабушек в воспитании внуков, когда те следят за внуками или внуков отвозят летом в деревню к бабушкам.
— Там это твои дети и занимайся ими сам. Мне это как-то не импонирует. Не то, чтобы я хотела спихнуть своих детей на бабушку. Дело в другом. Там вместе семьи держатся только если это русские немцы, то есть русские, или если это турки, или же совсем старые немцы в деревне, а современные немцы не держатся кланами.
Также пара отмечает, что в Германии совсем другое восприятие юмора. Интеграция Натальи в немецкое общество не удавалась ни с шутками, ни с прибаутками.
— Наш юмор с сарказмом, — говорит Максим. — Он интересен. Но вот жена моя пытается с ними шутить, говорит какую-то такую шутку…
— Ну там, где додумать, да?
— Ну вот чутка́! Русский человек не думает над такими шутками, он их понимает сразу же. То есть сарказм мы чувствуем. А они стоят, смотрят. Непонимающие глаза. А другой раз скажешь что-нибудь совершенно банальное…
— Даже не смешное.
— А они ухахатываются, просто по полу валяются. Для них кажется смешным юмор положений, когда что-то упало — им смешно. А когда ты сказал что-то такое-эдакое — вот никак.
Наташа подчеркивает, что это не значит, что это плохо:
— Просто они другие, у них менталитет другой.
— Мы когда приехали сюда, мы видим людей, мы считываем эмоции. Мы прям оба это заметили, вот идёт человек, ты смотришь ему в глаза — и прямо считываешь информацию, что он хочет, как он ведёт себя, буквально о чём он думает.
— Видно же, человек в горе сейчас или в радости, — добавляет Наталья. — Хорошо ему или он, наоборот, нервничает. А у немцев ноль эмоций.
— Ни у женщин, ни у мужчин.
— И ты вообще не читаешь по ним ничего. Пустота.
Недетские игры. Постарайтесь, чтобы женская одежда вашего сына была нарядной
У детей проблем с социализацией не было, так как они родились в Германии. Естественно, они разговаривают на немецком свободно. Старший ходил первые четыре года в английскую школу и отлично говорит еще и на английском.
— У него друзья из Англии и Америки, с кем-то он по сетке играет. Свободно английский, свободно немецкий и русский. В этом плане у них не было проблем интегрироваться, — говорит Наталья.
Большей проблемой была политика в семье — то, что семья «нетолерантная».
— Ну вот такие мы не современные. Мы не приемлем однополых отношений и вот этой истории всей.
— А в школах это очень сильно навязывается. Просто катастрофа. Наш старший сын боролся с ними, ругался.
Наталью вызывали по этому поводу в школу — «ваш ребенок типа нетолерантный», «ему же будет тяжело во взрослой жизни».
— Ну если он будет с кем-то… одного пола, тогда ему будет тяжело в жизни, потому что я его просто…— Наталья разводит руками, подбирая слова, но все же находится, — буду ругать, мягко говоря.
Пара считает пропаганду подобных вещей несовершеннолетним очень нечестным ходом со стороны государства.
— Когда ты взрослый человек, и ты сам решаешь, что там у тебя за закрытой дверью происходит в твоей комнате — это вообще нас не касается. Но они всю эту грязь выводят не просто в публичную сферу, они это в детей вталкивать последние 5-7 лет начали.
В школу к старшему сыну, когда он был во втором классе, приходили два дяди и вели восьмилеткам лекцию о том, что в семье может быть «папа и папа». Сын пришел, говорит: «Мама, мне вот в школе сегодня сказали, что папа и папа — это хорошо».
— Я говорю: «Нет, дружок, садись, сейчас я расскажу», — вспоминает Наталья. — Я не хотела рассказывать ребенку в 8 лет о том, какие люди между собой вопросы решают. Но пришлось.
— У нас встречаются мнения, что разговоры об этой повестке на Западе немного преувеличены, поэтому интересно из первых уст узнать, так ли это. Действительно ли насколько эту повестку внедряют?
— Я бы сказала вам, что вам не все рассказывают, — говорит Наталья. — Вам кажется, что это перебор, но это не так.
— И 20% не рассказывают, — добавляет Максим.
Еще одна история произошла с младшим сыном в детском саду, из-за которой ребенка даже хотели забрать из садика. Дошкольные учреждения там в основном частные, и каждый садик сам решает принимать определённую рекомендованную программу или не принимать. Но если ее принять, то от государства идут определенные бонусы. И в их садике ввели новую программу. Она называлась Spielen ohne Spielzeug — «Игры без игрушек».
— Суть в том, что дети помещаются в одно помещение. Конечно же, тёплое, чтобы не переживали мамочки, что дети замёрзнут. И раздеваются наголо. С детей нужно снять всё.
— Вот это номер.
— Да вы не понимаете, тут в России у себя ничего, — смеется Наталья. — Они должны быть свободными. Они должны чувствовать себя раскрепощёнными.
— Чтобы что?
— Так, это у вас слишком много вопросов, — говорит Максим.
— Сильно пропутинские у вас вопросы. Здравому уму это даже не поддаётся. Они все раздеваются наголо и помещаются в одну комнатку, где играют между собой и изучают гениталии друг друга. Потому что, если Петечка не знает, какие гениталии у Машеньки, то как он вообще будет взрослеть? Они же должны быть толерантными по отношению друг к другу.
— А это совсем маленькие дети. Буквально вот такие вот, — показывает рукой от пола Максим. — Ну а вот в соседней деревушке, куда мы возили старшего на дзюдо, был садик. В пяти километрах. Через дорогу от секции был частный садик, который закрылся. Его прям прикрыли очень быстро. Там воспитатель фотографировал детей голых.
— Садик прикрыли, но никого не посадили. Он их не трогал. Он их просто раздевал и фотографировал. Причем мальчиков, потому что девочки там не в почете.
Наталья говорит, что проблема очень распространена и добавляет, что от мамы к маме передавались слухи про особые поощрения любимчиков тренера в футбольных клубах, про похожие вещи в католическом хоре.
— К хору мы, конечно, не относились, но на футбол у меня младший просился. Я сказала: «Давай пока подождем».
Когда семья уже планировала отъезд, они получили e-mail из школы старшего сына, который был в 8-м классе. В следующей четверти должна была быть «очень интересная» неделя, планировалось освещение журналистами. Мальчики целую неделю должны были ходить в нарядах девочек, а девочки в нарядах мальчиков для того, чтобы они научились «понимать друг друга».
— Потому что мальчик «не вырастет, если он не почувствует каково женщине», — злится Наталья. — Но он еще не знает, каково быть мужчиной. Может быть, это было бы лучше для формирования мужского созревания? Нет, это не важно. Важно, чтобы мальчик почувствовал себя женщиной.
Кроме общего письма на всю школу, отдельный e-mail написала подозрительной «нетолерантной» матери учительница, классная руководительница, видимо, предчувствуя саботаж: «Пожалуйста, постарайтесь, чтобы костюмы у ребенка, у Вашего сына, были разнообразные, красивые, впечатляющие. Чтобы, если это было платье, то чтоб не Ваше, какое-то там, а чтобы это прям наряд был!»
— Это должно было быть фееричным, — говорит Максим.
— Понимаете, это же школу снимать придут, — передает суть письма Наталья, — и мы же все хотим «светануться». Поэтому, пожалуйста сделайте так, чтобы это был наряд. Пять разных нарядов. Я говорю, я прошу прощения, но у меня девочек нет, а где я Вам возьму пять нарядов для мальчика его размера.
Трудности адаптации и немецкоговорящие пингвины
Наталья начала уговаривать мужа уехать из Германии практически сразу.
— Все началось, когда она только приехала, а там даже пингвины на немецком говорили в рекламе, — вспоминает Максим. — Это боль была, это слезы.
— Как я рыдала, слушайте.
— Вырвать из славянского общества и кинуть, как котенка, получается, к немцам.
Наталья рассказывает, что они жили в городской квартире и ей некому было даже сказать «привет». Соседи друг друга в подъезде не знали. За десять лет в Гамбурге только два человека жили с ребятами в доме все это время, а все остальные постоянно менялись: выезжали-приезжали.
— Это типично для Германии, — говорит Максим, — потому что у них вообще всегда все съемное. У молодежи своих квартир, домов нет. Здесь, допустим, можно жить с родителями. Вот говорят, в России плохо. Да вам даже сравнивать не с чем. В России есть огромное количество частной собственности у людей. Там ее просто нет. Все принадлежит каким-то большим корпорациям, фирмам.
— Хотя нам все время говорили, что там как раз рай свободной конкуренции, частной собственности для каждого и так далее.
— Ага, — отвечает Максим. — Не, она есть, конечно. 500 тысяч евро — и будет квартира твоя. Попробуй заработай. Если тебе остается в месяц 500 евро, как ты накопишь 500 тысяч? Это же невозможно.
Наталья долго хотела уехать, «долго пилила, долго плакала, долго уговаривала». В какой-то определенный момент она просто не могла там больше оставаться.
— Я сходила с ума, я не могла находиться на территории Германии. Мне было плохо, тяжело. Я по ночам просыпалась просто в истерике. Меня трясло всю.
Наташа уезжала домой к маме и успокаивалась, просто выдыхала. Говорила, что больше туда не поедет, но там был муж и дом. Ехала назад, первые месяц-полтора — депрессия. Пока снова не попривыкнет. Она снова себя уговаривала: «У меня здесь семья, ну все хорошо». Кроме того, работа в Германии позволяла помогать родителям.
— То, что мы зарабатывали, в перечислении на наши деньги, это же достаточно много. Мы им дом полностью отремонтировали, двор — то есть помогали материально, как могли. Будучи на Украине или в России, я не знаю, могла бы я помогать или нет — это под вопросом.
Наталья признает, что, наверное, все-таки держали заработки. Но последние год-два ей там уже ничего было не нужно.
После переезда в чате переселенцев «Путь домой» Наталья познакомилась с несколькими женщинами, которые также на данный момент сходят там с ума. Наташа очень сдружилась с одной из них, русской немкой, она уже приезжала к ребятам в Россию в гости.
— В 12 лет она попала в Германию, ее из Киргизии перевезли, то есть она немка по корням, но русская немка.
— Но она уже побыла здесь, в славянском обществе — все, она уже наша. Наше переписывает все. Вот, говорят же «русский немец», но он «русский» прежде всего. «Русский итальянец» или еще как-нибудь, не бывает «итальянских русских». Это не работает так, и все, кто сюда попадает, они уже там не могут находиться.
— Они уже готовят документы — все, они сюда тоже переезжают. И она мне рассказывает слово в слово то же, описывает ее состояние, говорит: «Наташа, я не могу тут находиться, я просыпаюсь ночью, меня трясет».
Образ фрица, и как в России принимают переселенцев из недружественных стран
Ребята рассказывают, что несмотря на украинское прошлое и переезд в Россию из недружественной на сегодня страны, их тут приняли тепло. В России тоже идет достаточно мощная пропаганда по поводу конфликта, по поводу проблем с Западом. Однако они одновременно пожимают плечами на вопрос о том, не отразились ли их прошлые места жительства на интеграцию в российскую реальность.
— Вообще нет, — говорит Наталья. — Наоборот, с каким-то таким пониманием: «Ой, вы мои хорошие, молодцы, что вернулись».
— Есть какой-то мифический образ фрица, который пришел на нашу землю, посылает танки, которого надо убить, — говорит Максим. — Это есть. И это правильно. Такой образ должен быть для русского солдата, чтобы он был злой, чтобы он охотился за этими танками, которые едут. Но когда ты обычный человек и сюда приехал, то все просто: мы свои. Мы разговариваем на таком же языке, мы думаем так же, как и все здесь, поэтому мы совершенно не чувствуем себя чужими.
— Чужими нет, но они над нами иногда посмеиваются, — говорит Наталья. — Мы такие более стерильные во всем что ли? Они привыкли, что здесь тяжело все дается. А мы как дети в каком-то смысле.
Наталья объясняет, что имеет ввиду вопросы быта. До замужества и до Германии она жила у родителей — то есть «под папой». Папа решал все вопросы, а Наташа была еще ребенком. Как вышла замуж, сразу попала в Германию, а теперь вернулась в родные края, но некоторые бытовые вещи узнает только сейчас.
— Допустим, счетчик. Я говорю: «А как оплачивать счетчик?» А на нас смотрят: «А раньше вы как оплачивали?» Как вам сказать? — смеется Наталья. — Не поверите. Никогда не оплачивала.
— Нет, ну каждый раз что-то делаешь в первый раз, сначала это тяжело, — говорит Максим. — Просто потому, что этого много, и оно все новое. Но мы уже знаем, как что делать.
Не бойтесь везти в Россию детей
Старшего сына в школе приняли как родного. Никакой неприязни или вражды. Он даже поначалу был как диковинка, все с ним знакомились, расспрашивали. Просили: «А ну давай, шпрехни что-нибудь».
Максим уверен, что многие в Европе будут задумываться перед тем, как ехать о том, как переезд отразится на детях.
— Не бойтесь, везите своих детей сюда. Они здесь будут накормлены, они здесь будут выгуляны. Все с ними будет в порядке. И с ними занимаются. Здесь воспитательница в садике конкретно занимается с детьми.
— Да, к школе подготовка такая колоссальная, — восхищается Наталья. — Они там считают, пишут.
— Здесь. В каждом детском садике. Своя кухня. Готовится такая вкуснятина, — перебивает Максим.
— Свежая, все пахнет. Заходишь туда, думаешь, как бы остаться.
У младшего сына в российском уже саду должен был быть утренник. Нужно было принести белую рубашку.
— Спрашиваю: «Надо же рубашечку белую принести?» — рассказывает Максим. — Говорит: «Нет, вот ту, которую приносили раньше, возьмем, она не запачкалась. Все хорошо. Я ее уже погладила».
— Представляете? — удивляется Наталья.
— «Погладили?» — «Ну да, конечно, мы всем гладили». — «Ого, ладно, хорошо, спасибо».
А в немецком саду, случалось, забывали одеть детей на прогулку.
— Там холодно. Ветер. Гамбург — это достаточно холодное место, — вспоминает Максим. — Север. И ребенок просто без куртки. «Почему он без куртки?» — «А тут тепло».
— А она сама стоит в шапке, в куртке, в шарфе, — добавляет Наталья.
— Она одета тепло. Она о себе подумала.
— Я же, говорит, не услежу за всеми.
Бразильская кухня? — Дети это не едят
В немецкие детские садики привозят готовую еду, в садиках никто не готовит — запрещено.
— Там привозят еду, и она вся запакованная, она вся фабричная, она вся с добавками, — говорит Максим.
— И разогретая уже. Такие плашечки небольшие, фольгой запаянные. Как у нас доставка, — говорит Наталья, — и вот этой доставкой они кормят детей, представляете? Есть это невозможно. То бразильская кухня, то мексиканская. Какая бразильская кухня? Дети это не едят.
У Максима в Германии был знакомый, который выучился на адвоката, после пошел работать в городскую администрацию, а потом — в политику. Этот знакомый рассказал Максиму о дебатах между членами разных партий, в которых участвовал сам, как раз про питание детей в садикахи в школах.
— У них там в Германии есть партия AFD — «Альтернатива для Германии» (АДГ). В Германии их ненавидят все. «Все» — имеются в виду те, которые с мозгами не дружат, в принципе, — рассказывает Максим. — Они не по повестке. Они рубят правду-матку, а их клеймят, что они пропутинские и работают на Кремль.
Знакомый Максима был от CDU (Christlich Demokratische Union, т.е. ХДС — Христианско-демократический союз — прим. Ред) — одной из ведущих партий.
— И вот они сидят с АДГ и обсуждают вопрос о том, что будут есть дети, — рассказывает Максим. — А ему в ХДС изначально сказали, что ты должен топить за то, что еда отличная.
Представитель АДГ жестко критиковал питание, показывал документы, приводил факты, а знакомый Максима заявил, что «еда замечательная», хотя его дети тоже ходят в школы и в садик, и он был в курсе, что это далеко от истины.
— Дети жалуются. Говорят, еду есть невозможно. Например, картошка фри, знаете, как в Макдональдсах? Вот это привозят на обед детям в столовую. Это нездоровая пища, — кипятится Наталья. — И у него тоже в семье есть проблемы с тем, что детям дают плохую пищу. И у него есть в данный момент шанс это изменить. А он сидит, говорит, нет, еда хорошая.
— Он говорит, «ну я же продажный, да, я знаю, что они правы», — рассказывает Максим о телефонном разговоре со знакомым после дебатов. — Но «я же в политику пришел деньги зарабатывать». Я после этого с ним больше не общаюсь. Там все поломано в этом плане. Этот гиперкапитализм убивает. А у нас здесь как-то немного по-другому. Все-таки еще душа осталась.
Почему переселенцы поправляются в России
Максим берет с тарелки крупную ягоду клубники:
— Вот, биологически чистые из Краснодара.
— По поводу еды, — моментально подхватывает хозяйка, — здесь невероятно вкусная еда — вся. Это может быть касается не всей России, а именно этого края — южного. Но даже элементарную свеклу берешь — она пахнет, она сладкая, у тебя руки красные — настоящая свекла. И то же самое с картошкой, морковью. Ну, то есть абсолютно вся еда, все продукты вкусные. Мясо совсем другое — настоящее.
Наталья объясняет, что, как и все выходцы из Советского Союза, они всегда помнили, какая еда на вкус на самом деле. В Германии, по их словам, они такого не ели. Там даже если делать покупки на Bauernhof — на ферме, где это все выращивается, — все равно какое-то все стерильное.
— Недостаточно жира, недостаточно запаха. Плюс для овощей, фруктов там же нет столько солнца, сколько здесь, в этом регионе.
— Там нет такой земли, как здесь, — говорит Максим. — Там больше удобрениями все это делают.
— И поэтому еда здесь очень вкусная. Мы ели и наесться не могли поначалу. Килограммов на пять каждый из нас поправился. А там даже элементарную колбасу купить трудно — она у всех одинаковая.
Максим говорит, что и в ресторанах качество еды в России на высоком уровне. Семья теперь достаточно часто куда-то выбирается.
— Мы там не ходили в принципе никуда, потому что там невкусно.
В Германии еще и дороже. Там, если ты хочешь более-менее вкусно поесть — это от 60 евро на человека и выше. А если еще и что-то выпить — то еще дороже. В России же на 50 евро, т.е. 5000 рублей можно отлично пообедать вдвоем. Если семья встречается с друзьями, компанией человек шесть — то, в зависимости от места, чек у них выходит от 9 до 15 тысяч на всех.
— Это получается 150 евро, самый максимум, — объясняет Максим, — На шестерых. Но тогда уж ешь вообще все, что хочешь. И, оказывается, мы себе здесь можем это позволить. Что изменилось? Налоги.
— Страна, — добавляет Наталья.
Оба отмечают, что в российских ресторанах не только вкусно, но и обслуживание на высоком уровне, а то, что эта сфера у нас хуже развита по сравнению с Западом — очередной внедренный стереотип.
Наталья говорит, что в Германии рестораны практически никогда не ориентированы на семьи с детьми.
— Там детьми никто вообще не занимается. Или ты пришел — iPad ему дал, или, если мама попроворнее, — альбомчик, карандаши. Чем-то занимать детей ты должен сам, если хочешь час-два посидеть, а больше двух часов не посидишь, потому что ребенок не сидит. И не принято там, чтобы бегали дети по залу. Еще и замечание сделают: «Ваш ребенок встал не санкционировано, как так, мы же тут отдыхаем. Пусть сидит».
В России, по опыту семьи, во многих заведениях есть отдельная комната и, как правило, даже аниматор, который займет детей, последит за ними и поиграет. Они могут запросто взять с собой сыновей, когда встречаются с друзьями, даже на 3-4 часа. Дети спокойно занимаются своими делами или играют вместе.
— Это, казалось бы, такие мелочи, — отмечает Максим. — А нет, это не мелочь. Это для быта важно. Ты можешь пойти, расслабиться. Причем не в одиночку, не бросать детей где-то, а взять их с собой.
Штрафы в радость и почему налоги в России – это круто
До сих пор бытуют представления, что на Западе — технологии и суперсовременное развитие, все модерновое, а у нас — все устаревшее, но Наталья и Максим уверены, что современные технологии в России развиты гораздо сильнее.
— Цифровизация шагнула…
— …в миллиарды раз, — заканчивает за жену Максим.
— Там до сих пор на почту бумажные письма приходят.
— Отовсюду, любая организация тебе шлет письма.
— Нас так приучили почему-то, — рассуждает Наталья. — Это колоссальная была работа загранорганизаций, которые нас научили, что все, что у нас, это плохо и недалёко, недоразвито, а все, что у них, это прям так замечательно и развито. Вообще не так. Опять же, я не хочу сказать, что у них все там плохо, а у нас все замечательно… Но у нас все классно!
— Это просто у людей выработали двойные стандарты, — добавляет Максим.
В Германии, например, еще массово не умеют перекидывать деньги через телефон. Там к карте не привязан номер телефона. «Онлайн-банкинг» там есть, но на таком уровне, который здесь давно в прошлом и о котором зумеры в России уже и не застали: посмотреть баланс или сделать перевод можно только с компьютера, перевод только на свой счет и сама транзакция занимает 3-4 рабочих дня.
Наталья вспоминает ощущение счастья после того, как в России первый раз перечислила деньги другу через телефон.
— Он мне пишет: а нафига ты мне деньги перечислила? — Да ну тебя, потому что умею, потому что я научилась.
— А у меня каждый раз счастье платить штрафы за превышение скорости, — говорит Максим.
Наталья на всякий случай отмечает, что превышает Максим нечасто.
Разница в штрафах в России и Германии как в размере, так и в простоте оплаты. В России они по словам Максима маленькие — 500 рублей или 250, если платишь сразу.
— В Германии штраф от 15-30 евро. А здесь получается 2,5 евро. Я рад заплатить! — объясняет Максим. — У меня есть там специальная страничка, где вбиты уже данные автомобиля, номер. Я кликаю — раз — штраф оплачен! Это просто феерично!
В Германии процедура сложнее, по сравнению с ней здесь процесс воспринимается как игра, притом, что у семьи еще нет Госуслуг, так как еще нет гражданства.
— Да и налоги также ты платишь. Вообще удовольствие, — подсказывает Наталья.
— Налоооги! — заводится Максим. — Это самое крутое, что только может быть! Потому что, во-первых, ты платишь всего 6%…
— Это может стать мемом: «Налоги — это самое крутое, что может быть».
— Ну вот. Я же Вам говорю, над нами смеются местные, — разводит руками Наталья.
Максим объясняет, что в России у него как у ипэшника максимально простая схема уплаты налогов:
— Ребята, вы не понимаете. Допустим, ко мне заходит какая-то сумма денег за какой-то заказ или проект. К примеру, зашли 60 тысяч. Я с этих 60 тысяч должен 6% налогов заплатить. Я что делаю? Я высчитываю сумму этих 6% и потом захожу к себе в банк на банковский счет. А так как я ранее уже один раз платежку сделал, я кликаю «повторить», изменяю сумму — и я уже заплатил налоги. Я такой, а что, так можно было? Налоговая система немецкая — это самая сложная налоговая система в мире. Она настолько запутана для того, чтобы ты ничего не понимал. Тебе нужен специальный человек, бухгалтер, даже для ипэшника.
В России у Максима есть девочка-бухгалтер, которая делает налоговую декларацию в конце года:
— Я кликаю на кнопочку снять данные со всего года — заход, приход денег — отправляю ей этот файл, она мне через минуту присылает PDF и все — ее действия закончены.
В Германии ему приходилось каждый месяц отдавать счета, отдавать документы, платить бухгалтеру по 100 евро в месяц и полторы-две тысячи — в конце года за то, чтобы он сделал налоговую декларацию.
— Здесь я по факту плачу около 20 евро за налоговую декларацию. Просто потому, что система настолько простая. У меня по упрощенке идет ИП. Спасибо всем, кто это все сделал, потому что это реально круто, я не боюсь ничего, я заплатил, и знаю, что уже никому не должен.
Доброта людей в погонах
На данном этапе семья получила РВП и планирует идти далее пошагово — ВНЖ, а потом гражданство. В памяти отложились постсоветские истории о бесцельном хождении по кабинетам, об отсутствии понятия сервис и грубости сотрудников бюрократических структур. Современный же процесс получения документов их приятно удивил.
— У нас же как было раньше: там будет сидеть какая-нибудь бабка, будет орать на тебя, будет тебя посылать, и ничего у тебя не получится.
— И тетенька налается. Тогда в 90-х это было так. Все друг друга не любили.
— А сейчас все коренным образом изменилось. За год и три месяца на меня еще никто не наорал почему-то.
— Это потому, что он много всем улыбается, — предполагает Наталья.
— Я захожу в какой-нибудь паспортный стол, МФЦ, в налоговую — куда угодно — и решаю любые вопросы, получаю любые документы, любые справки. Если я что-то не понимаю, мне все объяснят. Терпения у людей здесь очень-очень много.
— Кстати, самые вежливые и терпеливые это люди в погонах. Они так все грамотно, красиво объясняют.
С людьми в погонах семья сталкивалась как в МВД и паспортном столе, так и при общении со спецслужбами. Максима туда вызывали в том числе перед выдачей РВП.
— Это нормально. Тебя вызывают, общаются с тобой. «А что ты здесь хочешь? А ты почему вообще приехал сюда? Недружественная страна, Германия, сейчас мы вообще воюем». Ну и ты просто по-человечески общаешься с мужиками, чуть ли не до объятий потом дошло. Они такие хорошие. Это не так, когда с фонарем на тебя светят и говорят: «Ну давай, рассказывай, признавайся, шо ты здесь забыл?» — смеется Максим.
— Все равно все люди, — говорит Наталья. — Здесь очень ярко выражен человеческий фактор. Нет такого, что только официально и все. Каждый входит в положение.
— Вот совсем недавно надо было одну бумажку сделать. Подаешь заявление. Женщина в погонах сидит, смотрит на это: «Ой, ребятки, здесь вообще все неправильно». — «И что делать?» — «Ой, иди часик погуляй, я сама заполню. Иди уже».
— Она оформила все за него сама, — удивляется Наталья.
Россия глазами репатриантов
Во второй половине дня Максим и Наталья устраивают нам экскурсию по городу. Максим уже немного торопится — узнаётся поведение человека, который привык много работать и волнуется, что не успеет закончить дела. Но им очень хочется показать Михайловск, в который они влюбились.
По дороге наперебой рассказывают, чем хорош этот край, как выбирали дом и на каких улицах смотрели. Восхищённо говорят, что после приезда Путина на Ставрополье и замечания, что что-то у вас тут дороги не очень, местные власти уже сняли везде старый асфальт и меняют. Смеются: «А на Украине считают, что тут асфальта в России нет».
Максим притормаживает, чтобы мы успели рассмотреть и сфотографировать трехэтажную новую школу со стадионом, спортплощадками, красивыми витыми фонарями на площади перед школой.
Наталья восхищенно перечисляет:
— В этой школе в кабинет географии оснащен так, что у каждого ребенка по глобусу. В кабинете физики у каждого ребенка какой-то определенный аппарат, в кабинете химии….
— А на физкультуре на футболе у каждого по мячику?
— У каждого по мячику, типа того, — смеется Наталья. — То есть оснащена школа всем, что только можно придумать, что только можно пожелать в школе.
В Михайловске кроме новой школы, строятся кварталы коттеджей, виднеется современный торговый центр, новая аллея с детским городком и площадками.
— Обратите внимание, сколько денег сюда инвестируется, да? Прям много всего нового, — говорит Максим. — Сейчас тут, в Ставрополе и в округе, какой-то строительный бум произошел.
В южный регион едут люди со всей России и из-за границы, и из-за этого даже сложно найти строителей. Много жилья строят, много покупают.
— Сюда едут, — говорит Максим, — и едут люди с деньгами. В России очень много денег, как оказалось.
— Как вы выбрали место для переезда? Почему именно сюда?
— Тёплышко!.. — тут же откликается Максим.
— Когда мы планировали переезд, мы подавали документы по программе переселения соотечественников на Краснодар, — начинает объяснять Наталья. — Краснодар — большой, красивый. И конечно солнечно, конечно же юг. Я всю жизнь солнца просила.
Но на этом этапе семья познакомилась с Анатолием Бубликом — главой организации «Путь домой», которая помогает репатриации и офис которой находится в Ставрополе. Анатолий сам переселенец из Германии и очень тщательно планировал переезд собственной семьи, сравнивая разные регионы по множеству параметров.
— Ну и все, — говорит Наталья. — Было невозможно выбрать что-то иное. Толя так рассказывает, что ты веришь.
Семья не жалеет, что остановилась именно на Ставрополе, так как в сравнении с Краснодаром, который находится в низине, город находится на возвышенности. Здесь тоже жарко летом, но не так душно.
— У нас здесь хоть и солнечно, но вечером свежий ветерок продувает и хорошо.
— Днем 30, а потом 25-20 градусов запросто, — говорит Максим.
— И в тенечке дышать можно. В Краснодаре перебор все-таки с теплом. Ну и к тому же здесь теперь есть знакомые.
В Михайловске есть ощущение курорта, кажется, что ты, если не в Крыму, то где-то на юге Украины.
— Здесь объективно пахнет морем. Мы с мужем не можем понять почему, — говорит Наталья, — здесь даже больших водоемов нет. Но в воздухе веет югом, солнышком. В принципе тут море в 5 часах езды. По меркам России недалеко.
Пара объясняет, что в городке все есть: школы, садики, больницы, современные детские площадки, развлекательные мероприятия — все, что нужно. И при этом меньше машин, меньше людей, меньше высоток. Многие знакомые семьи из Ставрополя или имеют какую-то недвижимость в Михайловске, или мечтают о ней.
Следы украинской культуры на Ставропiльщини
Мы кружим по городу на автомобиле, а Наталья рассказывает, что на месте Михайловска раньше была деревня, называлась Шпаковка. Но затем Шпаковка стала расти и выросла до масштаба города.
— Что-то тоже очень украинское — Шпаковка.
— Да-да. Как «шпакы» на украинском.
— Везде, куда ни плюнь…
— Одни хохлы, — смеется Наталья.
«Шпак» с украинского языка переводится как «скворец», однако свое прошлое название город взял от фамилии уроженца Ставропольской губернии Героя Гражданской войны Фомы Григорьевича Шпака.
— Дали, значит, этой деревушке, Шпаковке, статус города, — продолжает Наталья экскурс в историю городка. — А теперь Михайловск так быстро растет, и так быстро растет Ставрополь, что они так между собой срастаются, что, как поговаривают местные, рано или поздно сольются в единое целое. И Михайловск будет просто районом Ставрополя.
Мы идем выпить кофе в местную булочную. Это самый центр города. Он напоминает курорт – невысокая застройка, утопающая в южной зелени, мощеные цветной плиткой улочки, каскад черепичных и шиферных крыш, заметный из-за перепада высоты.
Наталья говорит, что яркая плитка — это вообще фишка Ставрополя.
— У них все в этой плитке. Местные вроде как говорят, что это просто у кого-то у властей…
— У жены депутата плиточный завод?
— О, что-то вроде этого, да. Я говорю, да без проблем, пусть отмывают. Только я же хожу по этой плитке, и мои дети, правда? А другой отмывает и ничего мне не дает вместо этого.
Оказывается, что это ставропольское кафе называется «Хмельницкие булочки» и это вызывает у нашей «малороссийской» группы восторг и бурные обсуждения. В нашем случае дело не в ностальгии по украинской культуре или ее проявлениям, а в ностальгии по нормальности. Нормальности, которую каждый из нас обрел в России и больше всего боится потерять.
Наличие под Ставрополем кафе «Хмельницкие булочки», даже в такие непростые времена, — часть этой нормальности и свидетельство демократичности России.
— Трудно представить себе сегодня, что в Хмельницком на Украине может быть «Ставропольская булочная», и что она завтра не сгорит…
— Сегодня не сгорит, — поправляет Наталья со знанием дела.
— В принципе, да. А на Украине не понимают, что на самом деле в России ненависти к Украине, к украинцам и к украинской культуре вообще нет.
— Тут есть центральный парк, — добавляет Максим, — где песни включают, а иногда там и живая музыка. И там старушечки, бабушки танцуют, дедушки. И там каждая третья песня на украинском языке.
— Да, на украинском языке. И вот эти старые… «Ти ж мене пiдманула».
— Я не шучу. Именно на украинском, — убеждает Максим, хотя мы ему верим.
— И они танцуют, хлопают все. Мы тоже обалдевали. Мы снимали даже на камеру и знакомым на Украине слали.
— Ребята, тут все в порядке с этим.
— Здесь люди в адеквате.
Быть на правильной стороне или, зачем русскому в Германии арбалет
— Одна учительница-немка, которая меня вождению учила, — рассказывает Наталья, — говорила, что Россия совсем обнаглела. «Почему они считают, что ресурсы, которые на территории России, принадлежат только России? Они принадлежат всему миру, всем нам».
— Интересно, а ресурсы Германии тоже всем принадлежат?
— Нет. Это нет.
— Нет. Это другое, понимать надо, — добавляет Максим.
— Тогда они недалеко ушли от 30-х годов прошлого века, есть такое подозрение.
— В том-то и дело, — говорит Наталья. — Как бы они ни говорили, что у них цивилизация — лабуда все это. Только силой можно объяснить. Договор никакой не поможет. Никто никого не слышит. И никогда не слышал. И слышать не будет. Пока все не поразбивают друг другу носы в юшку, ничего не произойдет.
Разговор заходит о ловушке, в которую попали Россия и Украина и о том, насколько сильнее была бы Россия в противостоянии с НАТО вместе с бывшими советскими республиками и Украиной. Максим говорит:
— Мне кстати часто снится по ночам, как я жгу немецкие танки. Всё чаще и чаще.
— Да, он такой, что пойдёт, если будет большая война. И я пойду. Мы это давно решили и договорились. Но я пока не могу, пусть дети подрастут, — без улыбки говорит смешливая Наталья.
В местном парке мы снова заговорили о причинах, по которым люди возвращаются или впервые переезжают в Россию. Кто-то едет сегодня с Запада из-за проблем с русофобией, кто-то — из-за финансовых вопросов, кто-то — из ностальгии.
— Их на самом деле много этих причин, — говорит Максим. — Но одна из них, о которой начинаешь задумываться все больше и больше, — это все-таки противостояние мирового масштаба. И мы на самом деле уже давным-давно к этому готовились. Там, в Германии, и оружие себе с дуру пытались покупать, легально, конечно.
— Арбалет у нас там был, — доверительно сообщает Наталья.
— Арбалет у нас был и еще чего у нас только не было.
— А вы думали, что после ядерной войны война арбалетами будет?
— Рано или поздно, да, начнется, — почти без иронии отвечает Наталья.
Максим объясняет, что им хотелось быть хоть к чему-то готовыми. И он даже записался на страйкбол для того, чтобы «получить хоть какую-то военную логику в голову», о том, как вообще действовать.
— Мы выезжали на старые советские полигоны, — рассказывает Максим, — учились, как входить в двери, например. То есть, чутка́ спецназа там было. И мы ментально готовились к этому ко всему.
Группа страйкболистов состояла человек из 30 и ее возглавлял полицейский, которому было просто интересно их учить. Все в основном немцы. Максим был там единственным русским.
— И очень важно было оказаться в определенный момент на правильной стороне, — добавляет Максим. — Вот теперь мы здесь.
— Да, здесь в этом плане спокойнее, — говорит Наташа. — Мы нашей семьей считаем, что рано или поздно грянет это самое большое, страшное для всего мира. В этот момент важно быть…
— Со своими?
— Со своими.
Многие знакомые семьи в Европе собираются уезжать, уже практически пакуют вещи, оформляют документы. Но есть и те, кто цепляется за привычку, за обустроенный быт.
— Многие русские, которые там живут, думают, что их пронесет, что все будет нормально, — говорит Максим. — Не, не пронесет, ребят.
— Да, очень жаль. — добавляет Наталья. — Ну, будем их как-то спасать потом. Будем вытягивать.