«Твоё место в углу. А потом начался ад». Что сделали на зоне с мигрантами, надругавшимися на сотрудницей Матч-ТВ

В конце прошлого года в столице завершилось громкое судебное разбирательство по делу об изнасиловании сотрудницы телеканала «Матч ТВ» у Останкинского пруда.

Инцидент произошёл в ночь на 6 июля: около половины третьего девушка покинула телецентр и решила немного отдохнуть на скамейке в сквере напротив водоёма.
Именно там на неё набросилась группа мужчин, находившихся в состоянии алкогольного опьянения, что позже подтвердили эксперты.

Один из нападавших толкнул журналистку так сильно, что она перелетела через лавочку и упала на землю. Двое из них надругались над беззащитной жертвой, а третий не успел, поскольку в результате ожесточенной борьбы девушке всё же удалось выбраться и убежать.

Спустя сорок минут полиция задержала первого подозреваемого — 24-летнего Мухриддина, гражданина Узбекистана, приехавшего в Москву на заработки. Чуть позже были арестованы его сообщники: 25-летний Бунед и 22-летний Жавохир.

Когда судья зачитывал приговор, в зале стояла полнейшая тишина. Девять с половиной лет и четыре года — сухие цифры, которые для Мухриддина, Бунеда и Жавохира означали не только лишение свободы.
Они означали попадание в систему, где закон заканчивается на воротах, а дальше действуют неписаные правила. Для мигрантов, осуждённых по тяжёлым статьям, жизнь в колонии становится не просто испытанием — это каждодневная борьба за выживание, в которой нет союзников.

— Мне дали ведро, тряпку и швабру, — говорит Жавохир. — Сказали: «Будешь мыть до блеска». Я попробовал сказать, что устал, что не справляюсь — мне в лицо засмеялись: «Здесь никто тебя не спрашивает»».

Эта работа — не просто физическая нагрузка. Она закрепляет социальный статус. Даже если у человека золотые руки или он может шить, чинить, строить — его к этому не подпустят. Для него есть только грязная и тяжелая работа.

Быт в колонии строится на мелких запретах. «Обиженные» не имеют права пользоваться общей посудой, садиться за общий стол, трогать чужие вещи. У них отдельное место в бане — в самом углу. Даже прикосновение к чужой одежде может стать поводом для конфликта.

— Я как-то случайно задел чужую кружку, — вспоминает Мухриддин. — Поднялся шум, будто я украл. Наказали быстро: ударом по лицу. И всё — больше никто не разговаривал со мной.

— У меня нет семьи здесь, — тихо говорит Мухриддин. — Одеяла тонкие, ночью мёрзнешь. Просишь у кого-то — смеются: «Ты здесь никто, иди забейся в угол и спи как есть». Холод пробирает так, что зубы стучат до утра. Бывает, что засыпаешь в одной позе, а когда просыпаешься, не можешь разогнуться.

Питание в колонии тоже не даёт сил бороться. Суп — жидкий, больше похожий на тёплую воду с капустными листьями, каша без соли и вкуса, кусок хлеба — вот и весь рацион. Те, кто имеет посылки, иногда делятся между «своими» и варят вместе макароны или тушёнку на импровизированных плитках. Но для «опущенных», к которым относят мигрантов по их статье, дорога к общему столу закрыта. Им остаётся довольствоваться тем, что положено по норме, и смотреть, как рядом кто-то ест домашний хлеб или пьёт горячий чай с конфетами.

— Когда видишь, как другие сидят вместе и делят еду, — добавляет Жавохир, — сердце будто сжимается. Не от голода даже, а от того, что ты понимаешь: тебя туда никогда не позовут.

Холод и скудный рацион делают своё дело: силы тают быстрее, чем проходит срок. Для мигрантов это ощущается особенно остро — у них нет ни поддержки снаружи, ни возможности хоть чем-то восполнить нехватку тепла и еды.

Но главное испытание для Мухриддина, Бунеда и Жавохира — не грязь, не холод и даже не унизительные работы. Самое тяжёлое наказание — это одиночество. Они оказываются отрезанными от остальных, и мир вокруг словно сжимается до четырёх стен и нескольких таких же изгоев. В колонии их почти никто не замечает, а если и обращают внимание, то чаще с насмешкой или издёвкой.