Этот древний язык единственный, имеющий грамматику, полностью основанную на человеческом теле
data-testid=»article-title» class=»content—article-render__title-1g content—article-render__withIcons-3E» itemProp=»headline»>Этот древний язык единственный, имеющий грамматику, полностью основанную на человеческом телеВчераВчера918 минОглавление
Показать ещёИсчезающая языковая семья наводит на мысль, что древние люди использовали своё тело в качестве модели реальности, пишет Анвита Эбби — лингвист, специализирующийся на языках коренных народов, член экспертного комитета Всемирного атласа языков ЮНЕСКО
Однажды утром в декабре 2004 года старики и дети бродили по берегу острова Стрейт в Бенгальском заливе, когда один из них заметил нечто странное. Уровень моря был низким, и странного вида существа, которые обычно обитают в глубокой сумеречной зоне океана, покачивались у поверхности воды. «Саре укубуруко!» — море перевернулось! — крикнул Нао Джуниор.
Один из последних наследников мудрости, передаваемой через тысячи поколений через его родной язык, он знал, что означает это странное явление. Так же знали и другие коренные народы Андаманских островов. Все они устремились вглубь страны и в гору, их предковые знания спасли их от разрушительного цунами, которое обрушилось на берега Индийского океана через несколько минут и унесло около 225 тысяч человеческих жизней.
Когда я впервые встретила Нао-младшего на рубеже тысячелетий, ему было за 40, и он был одним из девяти членов своей коренной группы, великих андаманцев, которые все ещё говорили на языке своих предков; молодежь предпочитала хинди. Как лингвист со страстью к расшифровке структуры, я исследовала более 80 индийских языков из пяти разных семей: индоевропейской (к которой принадлежит хинди), дравидийской, австроазиатской, тибето-бирманской и тай-кадайской. Я была на островах, чтобы записать их коренные голоса, прежде чем они растворятся в шепоте. То немногое, что я услышала, было настолько озадачивающим, что я возвращалась много раз в последующие годы, чтобы попытаться определить принципы, лежащие в основе великих андаманских языков.
То, на чем говорили мои главные учителя, Нао-младший и женщина по имени Личо, было смесью языков, на которых в середине 19 века говорили около 5000 человек. Современный словарный запас был очень разнообразным, полученным из нескольких языков, на которых изначально говорили на Северном Андамане. Однако, что оказалось для меня действительно чуждым, так это грамматика — она была непохожа ни на что, с чем я когда-либо сталкивалась.
Язык воплощает мировоззрение и, как цивилизация, меняется и растет слоями. Слова или фразы, которые часто используются, трансформируются во все более абстрактные и сжатые грамматические формы. Например, суффикс «-ed», обозначающий прошедшее время в современном английском, произошел от «did» (то есть «did use» стало «used»); древнеанглийские in steed и on gemong стали «instead» и «among» соответственно. Такие переходы делают историческую лингвистику похожей на археологию. Так же, как археолог тщательно раскапывает курган, чтобы обнаружить различные эпохи города-государства, наложенные друг на друга, так и лингвист может разделить слои языка, чтобы раскрыть этапы его эволюции. Потребовались годы, когда Нао-младший и Личо терпеливо выносили мои допросы и неловкие попытки, чтобы я, наконец, узнала основополагающее правило их языка.
Оказывается, великий андаманский язык является исключительным среди языков мира в своем антропоцентризме. Он использует категории, полученные от человеческого тела, для описания абстрактных понятий, таких как пространственная ориентация и отношения между объектами. Конечно, на английском мы могли бы сказать что-то вроде «комната выходит на залив», «ножка стула сломалась» и «она возглавляет фирму». Но в великом андаманском языке такие описания принимают крайнюю форму, когда морфемы или значимые звуковые сегменты, обозначающие различные зоны тела, прикрепляются к существительным, глаголам, прилагательным и наречиям — на самом деле, к каждой части речи — для создания различных значений. Поскольку ни один другой известный язык не имеет грамматики, основанной на человеческом теле, или не имеет родственных слов — слов, которые похожи по значению и произношению, что указывает на генеалогическую связь, — с великим андаманским язык составляет свою собственную семью.
Наиболее устойчивым аспектом языка является его структура, которая может сохраняться на протяжении тысячелетий. Мои исследования показывают, что Великие Андаманцы были фактически изолированы на протяжении тысяч лет, в течение которых их языки развивались без заметного влияния других культур. Генетические исследования подтверждают эту точку зрения, показывая, что эти коренные народы происходят от одной из первых групп современных людей, мигрировавших из Африки. Двигаясь вдоль побережья Индийского субконтинента, они достигли Андаманского архипелага, возможно, 50 000 лет назад и с тех пор живут там в фактической изоляции. Основные принципы их языков показывают, что эти ранние люди концептуализировали мир посредством своих тел.
ЧАСТИ ГОЛОВОЛОМКИ
Когда в 2001 году я приехала в Порт-Блэр, главный город региона, чтобы провести предварительное исследование языков коренных народов, меня направили в Ади-Басера, дом, который индийское правительство разрешило использовать Великим Андаманцам во время их пребывания в городе. Это было ветхое здание с облупившейся краской и грязными комнатами; дети и взрослые бездельничали во дворе. Кто-то принес мне пластиковый стул. Я объяснила свои поиски на хинди.
«Зачем вы приехали? — спросила Боро-старшая, пожилая женщина. — Мы не помним своего языка. Мы не говорим на нём и не понимаем его». Оказалось, что всё сообщество общалось в основном на хинди — языке, необходимом для жизни в индийском обществе, и единственном, который выучили дети. Однако, когда я расспросила, Нао-младший признался, что знает джеро, но поскольку ему не с кем было на нём говорить, он его забывает. Боро-старшая оказалась последним человеком, помнившим хора, а Личо, которой тогда было около 30, была последним носителем саре, языка своей бабушки. Общаясь друг с другом, эти люди использовали то, что я называю современным великим андаманским (PGA), смесью джеро, саре, бо и хора — всех языков Северного Андамана.
Когда в 1858 году британские власти основали исправительную колонию в Порт-Блэре, дождевые леса Большого Андамана, включавшие Северный, Средний и Южный Андаман, а также несколько небольших островов поблизости, были заселены 10 племенами охотников и собирателей, которые, казалось, были связаны культурно. Жители Большого Андамана сопротивлялись захватчикам, но их луки и стрелы не могли сравниться с ружьями и, в одном случае, с корабельными пушками. Ещё более смертоносными были микробы, принесенные чужаками, к которым у островитян не было иммунитета. В 1960-х годах, когда Андаманские острова принадлежали Индии, осталось всего 19 Больших Андаманцев, которые жили в основном в лесах Северного Андамана. Индийские власти поселили их на крошечном острове Стрейт.
Другая группа охотников-собирателей, джарава, жила на Южном Андамане, и когда Великие Андаманцы вымерли, джарава переместились на их освобожденные территории в Среднем Андамане. Джарава сопротивлялись контакту — и сопутствующим микробам — до 1998 года и сейчас их насчитывается около 450. Их культура была связана с культурой онге, которые жили на Малом Андамане и были покорены британцами в 1880-х годах. По-видимому, также родственными с джарава были люди Северного Сентинельского острова. Они продолжают жить в добровольной изоляции, которую усилили в 2018 году, убив американского миссионера.
Мой первоначальный обзор установил, что великие андаманские языки не связаны с языками джарава и онге, которые могут составлять их собственную языковую семью. Понимая, что мне нужно зафиксировать великий андаманский язык, прежде чем он замолчит, я вернулась с группой студентов в 2005 году. Это было вскоре после цунами, и власти эвакуировали всех 53 великих андаманских языка в лагерь помощи рядом с Ади-Басера. Они выжили, но их дома были затоплены, а их имущество потеряно, и в воздухе витало чувство разлуки и скорби. В этой ситуации Личо родила мальчика по имени Беребе — источник некоторой радости. Я узнала, что младенцам дают имена, пока они находятся в утробе матери. Неудивительно, что великие андаманские имена были нейтральными по половому признаку!
В лагере я встретила 80-летнюю Боа-старшую, последнюю носительницу языка бо и хранительницу многих песен. Она стала мне очень близка. Молодежь из Большого Андаманского ответила на презрение основных индейцев к культурам коренных народов, отвернувшись от своего наследия. Боа-старшая держала меня за руку и не отпускала, потому что была убеждена, что одно мое присутствие, как редкого чужака, который ценит её язык, мотивирует молодежь говорить на Большом Андаманском. Тем не менее, я узнала об этом в основном от Нао-младшего и Личо, чей интерес к их языкам был подогрет моим. Нао-младшая, как оказалось, много знала о местной среде, а Личо — об этимологии, часто могла сказать мне, какое слово пришло из какого языка. Я проводила с ними долгие часы в Ади-Басере и на острове Стрейт, сопровождая их, куда бы они ни пошли — отдыхая у своих хижин, бродя по джунглям или ловя рыбу на берегу. Чем усерднее они пытались ответить на мои вопросы, тем больше они извлекали из глубин памяти. В итоге я собрала более 150 Больших Андаманских названий для разных видов рыб и 109 для птиц.
Британские чиновники заметили, что андаманские языки немного напоминают звенья цепи: члены соседних племен Великих Андаманских островов понимали друг друга, но те, кто говорил на языках на противоположных концах цепи, в Северном и Южном Андамане, были взаимно непонятны. В 1887 году британский военный администратор Морис Видал Портман опубликовал сравнительный словарь четырех языков, а также несколько предложений с их английскими переводами. А около 1920 года Эдвард Гораций Мэн составил исчерпывающий словарь языка Беа, южноандаманского языка. Это были важные записи, но ни одна из них не разгадала загадку, которую представляла грамматика.
Я тоже не смогла её разгадать. Каким-то образом мой обширный опыт со всеми пятью индейскими языковыми семьями не помог мне. Однажды я попросила Нао-младшего назвать мне слово «кровь». Он посмотрел на меня, как на полную дуру, и не ответил. Когда я настояла, он сказал: «Скажи мне, откуда она течёт». Я ответила: «Из ниоткуда». Раздраженный, он повторил: «Где ты её видела?» Теперь мне нужно было что-то придумать, поэтому я сказала: «На пальце». Ответ пришел быстро — «ongtei!» — и затем он выпалил несколько слов для обозначения крови на разных частях тела. Если кровь текла из ступней или ног, это было otei; внутреннее кровотечение — etei; а кроводподтёк на коже — ertei. Что-то столь простое, как существительное, меняло форму в зависимости от местоположения.
Всякий раз, когда у меня был перерыв в преподавании и других обязанностях, я приезжала на Андаманские острова на недели, а то и на месяцы. Мне потребовался год целенаправленного изучения, чтобы увидеть структуру языка, и когда я это сделала, все разрозненные части головоломки встали на свои места. Очень взволнованная, я хотела немедленно проверить свои придуманные предложения. Я была в Институте эволюционной антропологии Макса Планка в Лейпциге, Германия, но я позвонила Личо и сказала ей: «a Joe-engio eole be». Личо была ошеломлена и сделала мне заветный комплимент: «Вы выучили наш язык, мадам!»
Мое предложение было простым: «Джо видит вас». Джо был великим андаманским юношей, а -engio означало «только вы». Моим прорывом стало осознание того, что префикс e-, который изначально произошел от неизвестного слова для внутренней части тела, за эры превратился в грамматический маркер, обозначающий любой внутренний атрибут, процесс или деятельность. Итак, акт видения, ole, будучи внутренней деятельностью, должен был быть eole. Тот же префикс можно было присоединить к -bungoi, или «красивый», чтобы образовать ebungoi, что означает внутренне красивый или добрый; к sare, для «моря», чтобы образовать esare, или «соленый», неотъемлемое качество; и к корневому слову -biinye, «мышление», чтобы образовать ebiinye, «думать».
КОД ТЕЛА
Грамматика, которую я собирала, основывалась в основном на языке Джеро, но просмотр книг Портмана и Мэна убедил меня, что южные великие андаманские языки имеют схожие структуры. Лексикон состоял из двух классов слов: свободных и связанных. Свободные слова были все существительные, которые относились к окружающей среде и её обитателям, например, ra для «свиньи». Они могли встречаться отдельно. Связанные слова были существительными, глаголами, прилагательными и наречиями, которые всегда существовали с маркерами, указывающими на связь с другими объектами, событиями или состояниями. Маркеры (в частности, a-; er-; ong-; ot- или ut-; e- или i-; ara-; и o-) происходили из семи зон тела и присоединялись к корневому слову, обычно в качестве префикса, для описания таких понятий, как «внутри», «снаружи», «верхний» и «нижний». Например, морфема er-, которая характеризует почти все, что связано с внешней частью тела, может быть присоединена к -cho, чтобы получить ercho, что означает «голова». Таким образом, голова свиньи будет raercho.
Эта концептуальная зависимость не всегда указывала на физическую привязанность. Например, если свиная голова была отрезана для жарки, маркер t- для неодушевленного предмета присоединялся к er-, чтобы получить ratercho; он уже не был живым, но все еще оставался свиной головой. Суффикс -icho указывал на действительно отделимые вещи. Например, Boa-icho julu означало «одежда Боа».
Так же, как голова, существительное, не могла концептуально существовать сама по себе, способ и результат действия не могли быть отделены от глагола, описывающего действие. В великоандаманском языке не было слов для обозначения сельского хозяйства или возделывания земли, но было очень много слов для обозначения охоты и рыбалки, в основном с луком и стрелами. Таким образом, корневое слово shile, означающее «целиться», имело несколько версий: utshile, целиться сверху (например, в рыбу); arashile, целиться на расстоянии (как в свинью); и eshile, целься, чтобы пронзить.
Также неотделимы от своих префиксов, которые наделяли их значением, были прилагательные и наречия. Например, префикс er-, для «внешний», дал прилагательное erbungoi, для «красивый»; глагол eranye, означающий «собирать»; и наречие erchek, или «быстрый». Префикс ong-, зона конечностей, дал ongcho, «сшивать», что-то, что делали пальцами, а также наречие ongkochil, означающее «торопливо», которое обычно применялось к движениям, включающим руку или ногу. Важной также была морфема a-, которая относилась ко рту и, в более широком смысле, к происхождению. Она способствовала появлению существительных aphong, для «рот», и Aka-Jero, для «его языка Jero»; прилагательных ajom, «жадный», и amu, «немой»; глаголы atekho, «говорить», и aathitul, «молчать»; и наречие aulu, «до».
Эти исследования установили, что 10 изначальных великих андаманских языков принадлежали к одной семье. Более того, эта семья была уникальна тем, что имела грамматическую систему, основанную на человеческом теле на каждом структурном уровне. Несколько других коренных языков, таких как папантла-тотонак, на котором говорят в Мексике, и матсес, на котором говорят в Перу и Бразилии, также использовали термины, относящиеся к частям тела, для формирования слов. Но эти термины не трансформировались в абстрактные символы и не распространились на все остальные части речи.
Самое важное, что языковая семья, по-видимому, имеет действительно архаичное происхождение. В многоступенчатом процессе эволюции слова, описывающие различные части тела, изменились в морфемы, ссылающиеся на различные зоны, и слились со словами содержания, чтобы получить значение. Наряду с генетическими доказательствами, которые указывают на то, что Великие Андаманцы жили в изоляции в течение десятков тысяч лет, грамматика предполагает, что языковая семья возникла очень рано — в то время, когда люди концептуализировали свой мир через свои тела. Одна только структура дает представление о древнем мировоззрении, в котором макрокосм отражает микрокосм, и все, что есть или происходит, неразрывно связано со всем остальным.
ПРЕДКИ, ПТИЦЫ
Однажды утром на острове Стрейт я услышала, как Боа-старшая разговаривает с птицами, которых она кормит. Я долго слушала из-за двери, а затем вышла, чтобы спросить её, почему она разговаривает с ними.
— Они единственные, кто меня понимает», — ответила она.
— Как так? — спросила я.
— Разве ты не знаешь, что они наши предки?
Я попыталась сдержать удивленный смех, но Боа услышала меня. «Да, они наши предки, — заявила она. — Вот почему мы не убиваем их и не охотимся на них. Тебе стоит спросить Нао-младшего; он может знать эту историю».
Нао не сразу вспомнила, но несколько дней спустя он рассказал историю о мальчике по имени Мите, который отправился на рыбалку. Он поймал кальмара и, когда чистил его на пляже, его проглотила большая рыба Бол. Его друзья и семья отправились на его поиски и поняли, что его съел Бол. Фатка, самый умный из юношей, проследил грязный след, оставленный рыбой, и нашел Бола на мелководье, с головой в песке. Он был очень большим, поэтому Фатка, Бенге и другие громко позвали Кауло, самого сильного, который прибыл и убил рыбу.
Мите появился живым, но его конечности онемели. Они разожгли костер на берегу и согрели его у него, а когда он пришел в себя, решили съесть рыбу. Они положили ее на огонь, чтобы зажарить. Но они забыли как следует почистить рыбу, и она лопнула, превратив всех присутствующих в птиц. С этого момента у Великих Андаманцев возникла особая привязанность к Мите, Андаманской кукушке; Фатка, Индийской вороной; Бенге, Андаманскому змееяду; Кауло, Белобрюхому морскому орлу; Селене, Рачьему зуйку; и другим птицам, которых они считали своими предками.
В представлении Великих Андаманцев о природе главное различие было между таджио — живыми, и элео — неживыми. Существа были таджио-тут-беч, «живыми существами с перьями», то есть воздушными; tajio-tot chor, «живые существа с чешуей» или из воды; или tajio-chola, «живые существа земли». Среди наземных существ были ishongo, люди и другие животные, и tong, растения и деревья. Эти категории, наряду с многочисленными атрибутами внешнего вида, движения и привычек, создали сложную систему классификации и номенклатуры, которую я задокументировал для птиц в частности. Иногда этимология великого андаманского имени имела сходство с английской. Например, Celene, составленное из корневых слов для «краба» и «шипа», было так названо, потому что оно разгрызает и ест крабов своим твердым, заострённым клювом.
Чрезвычайно подробное понимание природной среды, которой обладали Великие Андаманцы — Нао-младший назвал по меньшей мере шесть разновидностей морского побережья и более 18 видов запахов — указывает на культуру, которая наблюдала за природой с глубокой любовью и острым интересом. Видя природу как целое, они стремились исследовать переплетение сил, формирующих это целое. Пространство было культурной конструкцией, определяемой движением духов, животных и людей по вертикальным и горизонтальным осям. В мировоззрении Великих Андаманцев пространство и все природные элементы в нем — солнце, луна, прилив, ветер, земля и лес — вместе составляли космос. В этом целостном взгляде птицы, другие существа и духи были взаимосвязаны и неотъемлемы от концепции пространства.
Время также было относительным, классифицированным в соответствии с природными событиями, такими как цветение сезонных цветов, доступность меда — медовый календарь, можно его назвать — движение солнца и луны, направление ветров, доступность пищевых ресурсов и лучшее время для охоты на рыбу или других животных. Таким образом, когда цветет цветок коройни ауро, черепахи и рыбы жиреют; когда цветет боп тауло, рыбы бихир, лиот и бере в изобилии; когда цветет лото тауло, это лучшее время для ловли рыб фику и ньюри; а когда цветет чохоро тауло, свиньи самые жирные, и это лучшее время для охоты на них.
Даже «утро» и «вечер» были относительными, в зависимости от того, кто их переживал. Например, чтобы сказать «я навещу тебя завтра», можно было использовать нгамбихир, для «твоего завтра». Но в предложении «Я закончу это завтра» слово будет thambikhir, «мое завтра». Время зависело от точки зрения того, кто был вовлечен в событие.
Мифы Великих Андаманцев указывают на то, что их самые ранние предки жили на небе, как в другой истории, которую мне рассказал Нао-младший. Первый человек, выйдя из дупла бамбука, нашел воду, клубни, прекрасную глину и смолу. Он слепил глиняный горшок, разжег огонь из смолы, сварил клубни в горшке и насладился сытной едой. Затем он вылепил глиняную фигурку и оставил ее над огнем. К его удивлению и радости, она превратилась в женщину. У них было много детей, и они были очень счастливы. После долгого пребывания на Земле пара отправилась в место над облаками, разорвав все связи с этим миром.
Слезы текли по щекам Нао-младшего, когда он рассказывал эту историю о сотворении мира, в которой фигурировали все элементы жизни: вода, огонь, земля, космос и воздух. Для этого одинокого человека — его жена ушла от него много лет назад к другому мужчине — создание партнера по собственному желанию было самой романтической басней. Когда я впервые попросила его рассказать истории, он сказал, что не слышал их уже 40 лет и у него нет их для меня. Но за много вечеров, под стрекотание сверчков и кваканье лягушек на улице, он рассказал мне 10 драгоценных историй — почти неслыханных для языка, находящегося на грани вымирания. Возможно, одной из причин, по которой мы так сблизились, было то, что мы оба были raupuch — теми, кто потерял брата или сестру. Нао-младший был шокирован, узнав, что ни в английском, ни в каком-либо индийском языке нет такого слова. «Почему? — спросил он. — Разве ты не любишь своих братьев и сестёр?»
Нао-младший покинул этот мир в феврале 2009 года. В своей безвременной кончине он забрал с собой сокровищницу знаний, которую невозможно воскресить, и оставил мне раупуч снова и снова. Боро-старшая скончалась в ноябре того же года, а младшая — в январе 2010 года, оставив свой голос в нескольких песнях. Личо умерла в апреле 2020 года. В настоящее время только три человека — Пеже, Голат и Ноэ — говорят на языке большой андаманской семьи, в их случае на языке джеро. Всем им больше 50 лет, и они страдают от различных недугов. Вся языковая семья находится под угрозой исчезновения.
Из примерно 7000 языков, на которых сегодня говорят люди, половина умолкнет к концу этого столетия. Выживание в эпоху глобализации, урбанизации и изменения климата заставляет коренные общины заменять свой традиционный образ жизни и языки на языки доминирующего общества. Когда старшее поколение больше не может учить языку младших, язык обречен. И с каждой потерей языка мы теряем богатство знаний о человеческом существовании, восприятии, природе и выживании. Даю последнее слово Боа-старшей: «Все исчезло, ничего не осталось — наши джунгли, наша вода, наши люди, наш язык. Не дайте языку ускользнуть! Держите его!»