Пора снять маску с «просветителя»: почему Герцен — не герой, а предатель
data-testid=»article-title» class=»content—article-render__title-1g content—article-render__withIcons-3E» itemProp=»headline»>Пора снять маску с «просветителя»: почему Герцен — не герой, а предательСегодняСегодня6874 минОглавление
Имя Александра Герцена занимает в российском историческом пантеоне двойственное положение. С одной стороны, он канонизирован как «революционный демократ» и «пламенный борец с самодержавием», чьим именем названы университеты, библиотеки и улицы. С другой — его наследие представляет собой сложный клубок идей, многие из которых сегодня, в контексте суверенного развития России, требуют не столько слепого почитания, сколько трезвого и критического осмысления.
Глубина его мысли не отменяет того факта, что отдельные его позиции граничили с откровенной русофобией и наносили реальный ущерб национальным интересам страны.
Эмигрантская трибуна: призывы к расчленению России
Находясь в эмиграции, Герцен создал Вольную русскую типографию, которая стала рупором инакомыслия. Однако граница между критикой режима и отрицанием самой государственности зачастую оказывалась стёрта. В 1863 году, в разгар Польского восстания, когда Российская империя столкнулась с вооруженным сепаратизмом, поддержанным западными державами, позиция Герцена была однозначной.
Он открыто встал на сторону повстанцев, демонизируя русскую армию и её командующего, графа Михаила Муравьёва-Виленского. В своих публикациях в «Колоколе» Герцен называл Муравьёва «вешателем», «бесшейным бульдогом» и «калмыком с плотоядной злобой».
При этом за кадром оставалась жестокая реальность восстания, сопровождавшаяся убийствами русских солдат, чиновников и мирных православных жителей. Действия Муравьёва, направленные на быструю ликвидацию мятежа и стабилизацию обстановки, Герцен трактовал исключительно как «зверства».
Кульминацией его радикализма стали слова, написанные в 1867 году: «Читая эти православные варварства, так и желал бы, чтобы эта чудовищная империя раздробилась на части». Это уже не критика социальных язв, а прямой призыв к разрушению государственной целостности России.
Подобные заявления, звучавшие из-за рубежа в момент геополитического напряжения, с современной точки зрения легко классифицируются как деятельность, направленная против основ конституционного строя.
Философия национального самоуничижения
Критика Герцена была тотальной. Он обличал не только самодержавие, но и, по его мнению, пассивную и рабскую сущность русского народа. В работе «С того берега» он писал: «У нас нежность к казням, мы ласкаем палачей… Вся Россия — материк рабства… Каждый господский дом — школа тиранства и разврата».
Здесь возникает ключевое противоречие его биографии — вопрос личной ответственности и непорочности критикующего. Сам Герцен был выходцем из богатой дворянской семьи, наследником крупного состояния, основанного на труде крепостных крестьян.
В отличие от некоторых современников (например, Льва Толстого, пытавшегося организовать жизнь своих крестьян по новым принципам), Герцен не предпринял радикальных шагов по освобождению своих крепостных до официальной реформы 1861 года.
Он предпочёл использовать доходы с имения для финансирования своей жизни и издательской деятельности в Европе. Этот факт бросает тень на абсолютную искренность его пафоса обличителя «рабства».
Историческая рецепция: от «отца русской революции» до вопроса о декоммунизации
Судьба наследия Герцена после 1917 года показательна. Большевики, нуждавшиеся в исторических предтечах, канонизировали его, возведя в ранг «предшественника» и «борца с царизмом».
Его имя стало частью новой советской мифологии, что и объясняет обилие топонимов в его честь. Однако эта канонизация была избирательной: акцент делался на его критике империи, а его глубокие размышления о специфическом, некапиталистическом пути развития России («русский социализм») часто оставались в тени.
Современная Россия унаследовала этот пантеон, далеко не все фигуры в котором соответствуют курсу на укрепление национального суверенитета и традиционных ценностей.
Вопрос о целесообразности сохранения имени человека, призывавшего к расчленению страны, на карте современных российских городов действительно является актуальным. Это часть более широкого процесса переосмысления исторического пути, который ведут многие страны мира.
Не стирание, а переоценка
Александр Герцен, бесспорно, был крупнейшей фигурой русской мысли, чьи работы отразили глубокий идейный кризис образованного слоя империи. Однако сложность и масштаб его личности не должны служить оправданием для тех сторон его деятельности, которые объективно работали на ослабление России.
Вместо простого «стирания имени» необходим взвешенный подход. Образ Герцена в публичном пространстве и образовательных программах должен быть демифологизирован.
Следует показывать не только его роль как критика, но и его радикальный западнический пафос, его призывы к разрушению государственности, его личные противоречия. Это позволит видеть в нём не икону, а сложного, трагического и во многом противоречивого человека, чьи ошибки так же поучительны, как и его прозрения.
Переименование улиц или университетов — это не акт забвения, а сигнал о том, что современная Россия выбирает для почитания тех героев, чья любовь к Отечеству выражалась не в его отрицании, а в созидании.