«Россия — это Север, а не Восток и не Запад»: академик Головнёв переосмыслил национальную идентичность через призму арктической свободы
data-testid=»article-title» class=»content—article-render__title-1g content—article-render__withIcons-3E» itemProp=»headline»>«Россия — это Север, а не Восток и не Запад»: академик Головнёв переосмыслил национальную идентичность через призму арктической свободыСегодняСегодня26210 минОглавление
Показать ещё
В зале, пропитанном сибирским теплом и молодёжным шумом, академик РАН Андрей Владимирович Головнёв, директор знаменитой Кунсткамеры и этнограф с полувековым стажем кочевок по тундре, поднялся к микрофону не для того, чтобы повторить привычные тезисы о «развилке между Востоком и Западом». Он пришёл — чтобы вбить в наше сознание новую сваю. Не метафору. Не гипотезу. А географическую, историческую и антропологическую данность: Россия — это не на перепутье.
Россия — Север. И всё, что мы думали о себе, возможно, стоит перечитать с этой самой точки — с Полярной звезды, откуда, по чукотскому поверью, ушедшие в иной мир наблюдают за живыми.
География, которую мы не замечаем
Головнёв начинает с самого простого — с глобуса. Возьмите его в руки, говорит он, поверните — и вы неизбежно увидите: Россия окружает Северный полюс шире и плотнее любой другой страны на планете. Она не просто «выходит к Ледовитому океану» — она обнимает его. А если искать сердце этой страны, то им окажется не Москва, не Петербург, даже не Екатеринбург, а точка у устья Енисея, вблизи Полярного круга. Именно там, в пространстве вечной мерзлоты и полярного дня, лежит географический центр России, вычисленный ещё в советские времена и подтверждённый в Российской Федерации.
И всё же эта очевидность остаётся незамеченной. Почему? Потому что наша карта нарисована не для Сибири, а для Петербурга.
Головнёв с улыбкой вспоминает: «Дмитрий Иванович Менделеев, сидя в Петербурге вместе с сыном Иваном неподалёку от Кунсткамеры — у нас там Менделеевская линия, всё рядом — задался вопросом: как бы так нарисовать Россию, чтобы Петербург был в центре? Ну, столица должна быть где-то вот… в центре».
Представьте: величайший учёный, которому приснилась периодическая таблица — событие, которое он сам называл «взрывом сна или яви», — вместе с сыном «на пару» придумал такую проекцию карты, где Камчатка задрана вверх, а Сибирь сжата, лишь бы Петербург оказался в «удобном» месте для чтения слева направо, как в европейской традиции.
Но даже Менделеев, родом из Сибири, не отрицал северной сущности России. Он писал:
«У России так много берегов Ледовитого океана, что нашу страну справедливо считать лежащей на берегу этого океана».
И Головнёв добавляет: «Спокойная, естественная фраза. Хоть во сне, хоть наяву». А затем — ключевое:
«Северность — это вообще очень удобная позиция. Просто удобная. Вот такое есть удобное слово — удобное. Почему? Потому что это некое основание».
В этом — главный парадокс. Мы веками мечемся между «Европой или Азией?», как «муха о стекло», — вправо-влево, туда-сюда. Но это бессмысленный спор, навязанный извне. Потому что «мы действительно и то, и другое». А вот на Севере нет более северных людей, чем мы. И в этом — наша устойчивость, наша опора.
Это понимают даже за пределами России. В Индии, где Головнёв представлял книгу «Северность России», учёные с облегчением сказали:
«Как удобно! Как здорово! Нам теперь понятно, что такое Россия. Когда вы спорите внутри себя — запад вы или восток, Европа или Азия — у нас в голове мешается всё. А вот север — замечательно. Северный сосед».
И он поясняет: в индийской мифологии Север — земля богов, Ариев, света; Юг — обитель ракшасов и демонов на Цейлоне. В Китае Пекин — «северная столица», и северный вектор — знак престижа. Даже в Скандинавии люди живут, не задумываясь, как «нордмены» — северные люди. Не как идеология, а как данность. И чувствуют себя при этом вольготно.
А Россия, будучи куда более северной, продолжает метаться между чуждыми координатами.
Три вспышки северности в истории государства
Головнёв утверждает: северность проявлялась в самые решающие моменты становления российской государственности.
Первая — рождение Древней Руси.
Вторая — создание империи Петром.
Третья — освоение Арктики в советское время.
Во всех трёх случаях — Север был точкой опоры.
Рождение Руси: не с юга на север, а наоборот
Школьные учебники учат нас: «Призвали варягов, основали Киев, пошёл путь из варяг в греки». Но Головнёв переворачивает эту схему:
«По датам рождение Руси происходило с севера на юг».
Всё начинается с Альдейгьюборга — так звучит Старая Ладога по-староскандинавски. Это первый город Руси, существовавший уже в середине VIII века. Археология не оставляет сомнений: это был центр кораблестроения, торговли, перегрузки — верфь и мастерская, откуда викинги двинулись вниз по рекам.
Отсюда расходились три великих пути:
— «Из варяг в греки» — через Днепр,
— «Из варяг в арабы» — через Волгу,
— «Из варяг в Биармию» — на север, к Белому морю и за Урал.
Киев стал варяжским городком лишь к началу X века — на два с половиной столетия позже Ладоги.
А ключевые события ранней Руси — это походы с Севера на Юг:
— Рюрик и его братья расселились горизонтально: Рюрик — в Ладоге, Синеус — в Белоозере, Трувор — в Изборске. Они даже не совались на юг.
— Затем Аскольд и Дир, дружинники Рюрика, просят разрешения «сходить по пути из варяг в греки». Они идут из Ладоги, захватывают Киев — «там брать особо нечего было, но расположились, вроде неплохо себя чувствовали».
— Через короткое время Олег идёт тем же путём, зовёт Аскольда и Дира под предлогом родства — и убивает их, становясь князем Киева.
— Позже Владимир Святославович, «полукнязь» от «малуши», становится великим только потому, что был новгородским князем. Он призвал варяжскую дружину, пошёл с Севера на Юг, разбил и убил братьев, занял киевский стол.
— И, наконец, Ярослав Мудрый повторяет путь отца: из Новгорода, с варягами, на юг — и становится первым князем Руси.
Головнёв подчёркивает: Новгород — не периферия, а источник легитимности. Без новгородского титула — нет прав на великий княжеский стол.
И в эпосе — та же логика. Южные богатыри — Илья Муромец, Алёша Попович — служат князю, защищают Киев. Северные герои — Садко и Василий Буслаев — индивидуалисты:
— Садко скупает все товары Новгорода и заставляет плясать морское царство,
— Василий Буслаев бьёт новгородцев, купается голым в Иордании и гибнет как богоборец.
Это не анархия, а свобода по-русски — основанная на мобильности, инициативе, вызове.
Именно новгородцы первыми вышли за Урал — за полтысячелетия до Ермака. Гурий Тарогович и его дружинники ходили в Югру и Самоять, собирали дань, знали о Сибири.
«Новгородская связь с Сибирию — давнишняя, на полтысячелетия предваряющая поход Ермака», — говорит Головнёв.
Ушкуйники и наследие варягов: ответ на вызов из зала
После доклада из зала звучит вопрос:
«Все-таки же там были ушкуйники, грабители, которые терроризировали весь Волжский бассейн в течение нескольких столетий. Может быть, и не случайно, поэтому Москва обуздывает вот это северное своеволие?»
Головнёв отвечает без колебаний:
«Действительно, вот эти хождения — в принципе, они пост-варяжские. Потому что путь из варяг в арабы… помните, там похороны руса и всё остальное — это давний торговый путь варяжский. В какой-то степени, может быть, даже готский».
Он напоминает: империя Германариха (IV век н.э.) уже включала народы по Волге — мерян, мордву и других. То есть северо-восточная активность началась задолго до Руси.
Далее — ключевая мысль:
«Что касается свободы ушкуйников — ушкуйники — это прямые наследники тех самых людей, которые ходили на ландскипах, на длинных скандинавских кораблях. Да, не без грабежа».
Но затем — социологическая параллель:
«Вы знаете, у викинга и у новгородца… Новгородцы, кстати, отвечали на вопрос, если бы социолог Викторина спросила их по каким-нибудь своим только пять вопросам (я решительно протестую против заимствования в институт социологии, где работали такие звёзды мировой социологии, каких-либо зарубежных методик!) — так вот, если бы Екатерина спросила: “Новгородцы, вы чьих будете?”, а они в летописи ответили: “Мы отрода варяжска”».
И он развивает идею взаимовыгодного взаимодействия:
«Викинги и славяне — очень хорошо помогали друг другу. Славяне считали, что они ездят на викингах. Викинги считали, что славяне им служат и помогают. И у них была такая взаимная связь».
А затем — провокационная, но точная аналогия:
«В переводе на язык девяностых (миллениалы меня поймут) — магистральные культуры — это крыша. Она тоже работа. Она тоже непростая функция. На самом деле, вот это взаимодействие — оно взаимовыгодное».
Он подчёркивает: «Варяги и славяне — неразлучная пара, которая распространяла вот эту самую Русь».
Петр I и белый медведь: Север как опора империи
Головнёв возвращается к фигуре Петра Великого с явным раздражением по поводу укоренившегося стереотипа: «окно в Европу». Он подчёркивает: это искажённая, усечённая метафора.
Источник — Франческо Альгаротти, итальянский философ XVIII века, который писал:
«…недавно распахнувшееся на севере окно, через которое Россия смотрит в Европу».
«На севере» — ключевое уточнение. Пушкин в «Медном всаднике» его опустил, и фраза превратилась в программу ориентации на Запад. Но у Альгаротти речь шла о географической локализации самого окна. Оно находится на севере. Это — не про Европу. Это — про Север.
И далее — кульминация:
«Тут на днях я слышал, не помню от кого, что Россию можно представить в виде огромного белого медведя,
— задние лапы которого упираются в берег Северного Ледовитого океана,
— хвост погружен в воду,
— нос протянут к югу, к Турции и Персии,
— а передние лапы шершаво раскинуты и на восток, и на запад».
Головнёв смеётся:
«Итальянцу восемнадцатого века простительно не знать, какой длины хвост у белого медведя».
Но суть — в позе: медведь стоит на Севере. Это — его опора. А всё остальное — лишь направления действия.
И всё же, замечает он с горечью, в этом образе Север оказывается «под хвостом» — то есть не в поле зрения, не в дискурсе. Все говорят о носе (геополитика), о лапах (повороты), но никто не говорит об опоре — о том, что держит медведя на земле.
А ведь именно она — подлинная основа.
Колчак и Главсевморпуть: арктическое наследие
Головнёв резко отвергает миф, будто Советская власть «создала» освоение Севера с нуля. Наоборот: она унаследовала систему от Империи.
Ключевая фигура — Александр Васильевич Колчак.
Не «белогвардейский адмирал», а выдающийся арктический мореход, участник экспедиции барона Толя, лауреат всех арктических наград.
Именно он ввёл в оборот термин «Всевморпуть» и создал государственную администрацию по освоению Севера.
Советская власть заимствовала эту структуру — и превратила её в Главсевморпуть под руководством Отто Шмидта.
Так Север стал стратегическим ресурсом не Белой, а Красной России.
Три магистральные культуры и «игровой» триколор
Головнёв предлагает модель, в которой Россия «сшита» тремя «магистральными культурами»:
1. Нардизм (nord — Север): кочевники моря, варяги, поморы, северные купцы. Символ — синий.
2. Ардизм (arde — степь): кочевые народы Евразийской степи. Символ — красный.
3. Понтизм (pontus — море, особенно Чёрное): религиозные традиции Ближнего Востока. Символ — чёрный.
Он смеётся:
«Поскольку никто толком не объясняет, что такое триколор, то видите — у меня совершенно спонтанная… это шутка. Это ни в коем случае никакая не наука, это игра. Вот так с утра».
Но тут же добавляет: «Почему бы и нет?» — потому что эти три линии действительно ложатся на карту России с запада на восток и сшивают страну в единое целое.
Северная щедрость: чукчи, ненцы и власть над судьбой
Головнёв переходит к своему личному опыту. Он говорит: «Я действительно вырос как этнограф в северных кочевьях». Его взгляд — взгляд из Арктики.
И вот что он наблюдает: северная идентичность — щедрая.
— Ненецкие вожди называют его «главным ненцем России».
«Понятно, что они главные ненцы России, — смеётся он, — но они щедро делятся своей идентичностью с человеком, которому они благодарны за качественную этнографию, за то, что я с ними кочевал».
— Чукчи, которые «сто лет воевали с имперскими войсками», встретили его с невероятной открытостью. «Я не видел и не чувствовал более дружественного, открытого расположения, чем со стороны чукотских кочевников-оленеводов».
Это — северная щедрость, широта идентичности, в отличие от южной «тесноты».
И в современной Арктике традиционные индикаторы развития не работают. Потому что:
— Благосостояние — это не доход, а неформальная экономика взаимопомощи,
— Образование — это экологическая культура выживания,
— Здоровье — это здоровое долголетие.
Но главный критерий — власть над собственной судьбой.
«Преобразуйте это словосочетание — и вы поймёте, что такое настоящая свобода или воля. Это не что иное, как власть над собственной судьбой».
Север — это мы
Головнёв завершает:
«Север — это и есть наши тарелки, это и есть мы, это и есть наше самобытное. Здесь ничего никому не надо доказывать. Абсолютно. Здесь нужно быть самими собой».
Он призывает:
«Избавьтесь от стереотипов. Взгляните на Россию глазами помора, сибиряка, новгородца — с Полярной звезды. И вы увидите: начало России — это свобода. Это воля. Это вызов. Это щедрость. Это Север».
И в последней фразе — вся суть:
«Я вам, как человек, который действительно прошёл Север и который знает, о чём говорит… Север — это складчина культур. Это комбинация культур. Это не делёж “или-или”. Это — одно плюс другое».