Мигранты, Польша и польская моноэтничность
Владислав Гулевич, эксперт журнала «Международная жизнь»
Накал миграционных страстей на польско-белорусской границе демонстрирует не только жёсткий (а порой жестокий) настрой Варшавы по отношению к мигрантам, стоящим на коленях и кричащим «Help, Poland!», но и позволяет увидеть в этом проявления некоторые культурно-цивилизационные стереотипы, свойственные Варшаве в исторической ретроспективе.
Некоторые польские публицисты полагают, что кризис на границе отвечает внутриполитическим интересам правящей партии «Право и справедливость», помогает отвлечь внимание общества от экономических проблем и отодвинуть оппозицию на обочину. При этом агрессивная реакция Варшавы на миграцию с территории Белоруссии резко контрастирует с гостеприимством, оказываемом на официальном уровне мигрантам из Афганистана и Украины.
В первом случае речь об афганцах, сотрудничавших с силами западной коалиции и бежавших из страны после ухода оттуда американской армии. Около трёх тысяч афганцев были доставлены в Польшу самолётами и расселены в гостиницах. Во втором случае речь о дешёвой рабочей силе с Украины, для найма которой Варшава максимально либерализировала трудовое законодательство.
Чем тогда Польшу не устраивают мигранты из Ирака, Йемена и Северной Африки, если сами же польские рекрутинговые агентства неоднократно подчёркивали неизбежность желательного найма жителей стран третьего мира для поддержки темпов развития польской экономики? Вроде бы дешёвые рабочие руки сами плывут в Польшу, но Польша встречает их усиленными пограничными нарядами, колючей проволокой и водомётами.
Афганцев Варшава приняла, потому что так захотели США. Украинских граждан принимает, потому что так надо для укрепления влияния Польши за её восточной границей. В 2020 году Польша выдала 600 тыс. разрешений на работу для иностранцев — в два раза больше, чем Германия. Большинство получивших разрешения — граждане Украины. Снижать щедрую миграционную квоту для украинцев Варшава не намерена — за этим стоит ее региональная политика, хотя многие украинские мигранты давно разочаровались в тяжелом «счастье» работы у соседа.
При этом, судя по реакции Варшавы, мигранты из Ирака и Северной Африки — это не тот демографический «материал», который позволит Польше нарастить собственное политическое влияние или угодить Вашингтону. Оттого им в Варшаве и не рады. Но не только поэтому.
Моноэтничность всегда оставалась главенствующим принципом государственного устройства Польши даже в периоды её полиэтнического существования в виде Речи Посполитой. Объединив под своим скипетром Западную Русь и часть Прибалтики, польские короли всегда стремились к ассимиляции непольского этнического элемента.
В условиях наплыва украинских и других мигрантов на страницах современной польской печати то и дело заводятся дискуссии на тему моноэтничности Польши как залога её выживания. Этноцентрум поляков как нации, т.е. концентрация их национального менталитета сквозь призму восприятия себя как сугубо отдельного народа на фоне исключительно своих культурно-цивилизационных норм в отношении к соседним народам, не способен выдержать долгого инокультурного давления. В польской истории отсутствует положительный опыт долгого мирного сосуществования поляков с другими народами. То, что выдаётся польской историографией за образец этнической и культурной полифонии (Речь Посполитая Трёх Народов), на самом деле наполнено межконфессиональными и межнациональными конфликтами. У Варшавы никогда не было другого образца и идеального (по Веберу) типа государства, кроме унитарной католической Польши. Некатоликов в Польше терпели, но не считали необходимым элементом национально-конфессионального ландшафта, а зачастую преследовали.
К сожалению, иначе и быть не могло, раз Польша позиционировала себя восточным форпостом европейской цивилизации. Такой форпост не может быть сопричастен тому, что находится за восточными рубежами Европы, т.е. к азиатским и не азиатским народам и культурам. На мой взгляд, беда прежней польской государственности в том, что она хотела быть империей, но строила её по принципу государства-нации с агрессивным акцентом на моноэтничность. Это послужило главной причиной несоответствия польского государства поставленным перед собою задачам. Так самым кровавым эпизодом польско-украинских отношений в Новейшей истории был период, когда численность украинцев в Польше достигла максимума — конец 1920-х — 1940-е годы. И сегодня наплыв украинских мигрантов многие воспринимают как угрозу межэтнических столкновений в будущем.
Моноэтничность для Польши – своего рода внутриполитический эталон. Эту идею отстаивали главные деятели польской государственности межвоенного времени — Роман Дмовский, Юзеф Пилсудский и др. За лозунгами Пилсудского о федеративном союзе с петлюровской Украиной и Литвой скрывалось стремление максимально их полонизировать и окатоличить. Как указывал проф. Анджей Валицкий, религиозно терпимой Польша была только под властью российских монархов. Но скорее вынужденно.
Появление на границе мигрантов взбудоражило национально-мировоззренческие стереотипы поляков и обострило в них вечно актуальное чувство моноэтничности, в котором они только и видели единственный путь к созданию и сохранению польского государства. И пусть в XXI веке историческая идеология моноэтничной Польши имеет не тот формат как в прошлые века, эта идея жива, агрессивная реакция Варшавы на этот гуманитарный кризис – лишнее тому свидетельство.