«Хроники русской революции»: апология порядка в хаосе и переосмысление большевистского наследия — Сталин vs Ленина
data-testid=»article-title» class=»content—article-header__title-3r content—article-header__withIcons-1h content—article-item-content__title-eZ content—article-item-content__unlimited-3J» itemProp=»headline»>«Хроники русской революции»: апология порядка в хаосе и переосмысление большевистского наследия — Сталин vs ЛенинаСегодняСегодня8314 мин
Наш канал уже подробно в нескольких публикациях делился впечатлением о новом фильме Кончаловского «Хроники русской революции». Фильм претендует на то, чтобы стать эдакой эпопеей эпохи, которую должен будет посмотреть каждый «юноша, обдумывающий житье». Получилось ли так или это очередная нелепая попытка в стремлении «очернить», «исказить», «нанести вред» — такие комментарии встречаются чаще всего. Судить зрителю. Сегодня же мы предлагаем еще один оригинальный взгляд на фильм от нашего читателя, увидевшего в фильме явные симпатии режиссера к Иосифу Сталину. По мнению нашего критика, Кончаловский намеренно противопоставляет Сталина Ленину, в душе благодаря судьбу за то, что именно Сталин подхватил государство из рук вождя.
Проект Андрея Кончаловского «Хроники русской революции» — это не просто историческая драма, а амбициозная попытка перечитать советскую историю как логичную, почти предопределённую траекторию становления особого типа русского государства.
В 16 сериях, охватывающих период от Февраля 1917-го до конца 1930-х годов, Кончаловский не столько реконструирует события, сколько конструирует миф — миф о том, что революция, несмотря на свой хаотический и разрушительный характер, вела Россию к единственному возможному исходу: к централизованной, жёстко управляемой, геополитически устойчивой державе, воплощённой в сталинской системе.
Центральной осью этого нарратива становится противопоставление Ленина и Сталина, представленное не как борьба личностей или политических платформ, а как столкновение двух типов власти: харизматического идеализма и холодного реализма.
Ленин у Кончаловского — фигура трагически двойственная. Его показывают не как государственного стратега, а как революционного пророка, чья сила — в слове, а слабость — в неспособности к институционализации.
Он мечется между международной утопией и российской реальностью, между верой в мировую революцию и необходимостью удерживать власть в одной стране. Его нервозность, физическая хрупкость, почти истерические интонации — всё это формирует образ человека, разорванного между мессианской миссией и исторической невозможностью её выполнения.
Горький, плачущий в кадре и произносящий: «Ленин дал народу идею светлого будущего», — словно подводит итог: Ленин — это идея, а не практика. Его революция не создаёт государства — она разрушает старое, не успев построить новое.
Сталин же выступает как антитеза. Он не говорит о «светлом будущем» — он строит настоящее. Его фигура лишена экзальтации, но полна решимости. Он не ведёт споров о мировом пролетариате — он считает заводы, продовольствие, дивизии. У него нет поэтической «острой тоски» — есть чёткая доктрина «социализма в одной стране». И именно в этом его сила: он берёт разрозненные, почти абстрактные ленинские идеи и превращает их в геополитическую реальность.
В фильме он появляется не как тиран в зародыше, а как реалист в момент исторического выбора — человек, который понимает: без железной дисциплины, без централизации, без жёсткого контроля — революция погибнет, а страна распадётся.
Именно поэтому, как отмечают многие зрители, образ Сталина оказывается гораздо более «выигрышным». Он не мечется — он действует. Он не страдает — он решает. Он не просит — он требует.
В этом — эстетика власти, которую Кончаловский, возможно даже неосознанно, наделяет моральной легитимностью: если история требует жестокости, то тот, кто способен её применить ради сохранения государства, заслуживает уважения, если не восхищения.
Важно, что эта легитимация достигается не через прямую апологетику репрессий, а через эмоциональную драматургию: зритель не видит ГУЛАГа, но чувствует панику времён НЭПа, разруху Гражданской войны, угрозу внешнего вмешательства.
На этом фоне фигура Сталина выглядит не как монстр, а как последняя опора — «большевик-реалист», «верный продолжатель дела Ленина, которое он довёл до победы в одной стране».
Но за этим «доведением до победы» стоит не просто политический выбор — стоит отказ от утопии ради империи. Ленин хотел изменить мир. Сталин решил спасти Россию — даже ценой уничтожения мира Ленина.
И Кончаловский, в итоге, встаёт на сторону второго: не потому, что одобряет репрессии, а потому, что разделяет государственнический нарратив, в котором сила важнее справедливости, порядок — важнее свободы, а выживание нации — выше моральных сомнений.
Именно в этом ключе следует читать и наблюдение Девятова о «просвещённой диктатуре» как наследнице «исторической линии большевиков-ленинцев».
«Хроники русской революции» — это не просто взгляд назад, но и проекция вперёд: если в 1917 году страна выбрала путь жёсткой централизации, то почему в XXI веке, в условиях «новой смуты», она не должна вновь довериться сильной руке?
Таким образом, фильм Кончаловского — это не только художественная реконструкция прошлого, но и культурный симптом настоящего: симптом усталости от неопределённости, от либеральных иллюзий, от надежды на «светлое будущее» без жертв. В этом смысле «Хроники русской революции» — не ностальгия по Советскому Союзу, а ностальгия по уверенности, пусть и иллюзорной, в том, что за тобой — сильное государство, а во главе его — человек, который знает, что делать.
И если зритель выходит из этого повествования с чувством, что «Сталин, возможно, и был жесток — но он был необходим», то режиссёр достиг своей цели. Только вот цена такой «необходимости» — не только миллионы жизней, но и утрата способности мечтать о другом, лучшем устройстве мира.
А вот предыдущая рецензия на фильм:
«Хроники русской революции» — идеологическая диверсия или глупость несусветная?