«Ядерная деликатность» как язык общения с Западом. Дмитрий Евстафьев

Очень важная для меня статья в еженедельнике «Звезда».

Про те изменения, которые, как я считаю, стоит сделать в военной доктрине и в военной политике.

Как раз к сегодняшней Московской международной конференции по безопасности и к событиям у мыса Фиолент.

Понятно, что моё дело — маленькое, но, может, кто-то услышит. Кто-то что-то услышит.

Геополитическая ситуация в мире и неадекватность оппонентов заставляет Россию модифицировать доктрину сдерживания Доктрина не первой свежести?..

Даже после женевской встречи Джозефа Байдена и Владимира Путина отношения России с США, да и с НАТО в целом, пока что не предполагают возвращения к модели взаимоотношений в формате «ограниченного партнёрства с элементами сдерживания», на что ещё летом 2020 года существовали отдельные, хотя и призрачные, надежды. Вот почему, в случае если политическая риторика Запада по агрессивности существенно опережает его реальные военно-силовые возможности, перед Россией встаёт задача адаптации военной-политической стратегии к условиям, полученным с учётом опыта «выморочной» глобализации и прогноза вероятного развития военно-политических процессов.

Напомним, что в декабре 2014 года была утверждена Военная доктрина РФ, отразившая важнейшие тенденции развития военно-политической ситуации вокруг нашей страны, а год спустя Владимир Путин Указом № 683 утвердил новую версию Стратегии национальной безопасности страны. Но ситуация в мире меняется с такой стремительностью, что действующие военно-доктринальные документы неплохо было бы обновить, что стало бы важным сигналом и для российского общества, и для партнёров нашей страны в мире.

Тем более что спектр потенциальных угроз безопасности России существенно изменился с той поры, когда базовые постулаты для существующих доктринальных документов вырабатывались и дискутировались. В особенности следует учитывать военно-силовой эффект и среднесрочные последствия процессов, связанных с формированием геоэкономических макрорегионов, что происходит с использованием в том числе и военно-силовых средств.

В декабре 2014 года была утверждена Военная доктрина РФ. Вернуть доверие к словам

С одной стороны, военно-политическая стабильность в современном мире, в том числе в силу деградации системы политических коммуникаций, существенно ослабла. Неоднократные безответственные заявления представителей высших эшелонов военно-политического руководства стран Запада, включая и высшее руководство США последних двух администраций, существенно ослабили доверие к официальным заявлениям. Они становятся частью политической пропаганды, что несёт значительную угрозу, в том числе и угрозу неверной интерпретации намерений и возможных действий партнёра/оппонента.

В последний год даже традиционно сдержанный Китай не стесняется в выражениях. В этой связи, возможно, именно Россия, где продолжают придерживаться правил классической дипломатии, могла бы взять на себя бремя лидерства в возвращении к адекватным форматам политической коммуникации, первоначально — в военно-политической сфере, выступив с документом, формально фиксирующим «правила риторики» в случае возникновения военно-политической угрозы или иной ситуации, не исключающей силовую реакцию.

С другой стороны, непредсказуемость ответа на угрозу является одним из средств сдерживания. И в этом смысле стремление России сохранить максимальную свободу рук относительно своей реакции на возможные действия Запада во главе с США понятно. Такой подход был бы разумен применительно к ситуации конкуренции и даже противоборства с рационально мыслящими оппонентами, с руководством страны, обладающим полным контролем над политическими системами и национальными вооружёнными структурами. Но это не про США. Поэтому, вероятно, стоит на официальном уровне закрепить некие базовые варианты возможной российской реакции на возникающие угрозы безопасности — чтобы избежать возникновения невнятных трактовок. Думается, чётко обозначенные и заранее оговорённые ответные реакции как раз и станут гарантией нового уровня доверия.

В любом случае установление новой «планки» норм военно-политической транспарентности будет крайне важным шагом, который при наличии политической воли у других стран поможет укреплению военно-политической стабильности.

Не только словом, но и силой

Впрочем, одной дипломатией, пожалуй, уже не обойтись. С учётом энергично меняющейся военно-силовой ситуации в мире, на мой взгляд, необходимы принципиальные изменения в доктринальных документах.

Осуществима ли новая редакция курса Трампа?

Первое: возможность превентивного применения военно-силовых инструментов. Современный мир существенно повышает требования к оперативности принимаемых решений. Создание новых разрушительных систем вооружения, не обязательно связанных с оружием массового уничтожения, оставляет мало шансов для восстановления одного из участников конфликта после первого удара. Особенно с учётом того, что стратегия «первого удара», де-факто принятая в качестве операционной базы военной политики США и их ближайших союзников, предполагает уничтожения систем государственного политического, экономического и социального управления (в последнем случае, неоднократно обозначалась возможность нанесения первого удара киберударными методами ещё на фазе «тёплой» конфронтации), что нацелено на быстрое (почти мгновенное сокращение) боеспособности вооружённых сил противника.

Даже с учётом значительных усилий по созданию средств стратегической обороны (стратегическая ПВО и ПРО), ситуация объективно вынуждает Россию выбирать между двумя вариантами поведения: передать вопрос о принятии решения автоматизированным системам с использованием «искусственного интеллекта» (повысив, таким образом, вероятность ошибочного решения), либо обозначить в более откровенной форме возможность превентивного удара с использованием обычных или ядерных вооружений, а также иных средств, включая и инструментарий гибридной войны, если ситуация будет восприниматься, как создающая угрозу для безопасности и интересов России.

Необходимо проработать рамочные условия, критерии для принятия подобного решения, но, как раз здесь, допустимо поддерживать относительно высокую степень неопределённости, что в совокупности с другими элементами пересмотра военной стратегии вполне может стать одним из факторов сдерживания.

Второе: новые рамки военно-силовых операций мирного времени. Мы не должны слепо копировать американскую модель гибридных войн, которая обычно используется для дестабилизации недружественных режимов. Но не учитывать попытку США (а также и Великобритании) сместить военно-политическую конкуренцию в «серую зону» спектра конфликтов, на сегодняшний день фактически выведенную не только из-под международного, но и национального регулирования, нельзя. Россия должна последовательно выступать за большую прозрачность сферы кибербезопасности и, соответственно, информационного общества.

В качестве первого шага было бы логично формализовать возможность использования в условиях мирного времени различных инструментов платформы гибридных войн, включая и точечное применения военно-силовых инструментов, для нейтрализации возникающих угроз (например, борьба с терроризмом, нелегальной торговли опасными товарами, предотвращение наемнической деятельности и проч.).

Верховный главнокомандующий в нынешних геополитических и геоэкономических условиях должен обладать большей операционной свободой в задействовании военно-силового инструментария мирного времени.

Три casus belli 2018 года: из-за чего уже могла вспыхнуть война?

Третье: необходимо официально задекларировать и обновлённое понимание роли ядерного оружия в российской оборонной стратегии. Ядерное оружие относится к наиболее деликатным инструментам обеспечения военной безопасности, и было крайне разумным с американской стороны, которая согласилась с предложениями Москвы о временном продлении договора СНВ3 — это вывело его за рамки двусторонней полемики, крайне неуместной в настоящее время.

Но повседневная политическая реальность для России состоит в том, что в современном мире, в условиях взаимодействия со становящимися всё более безответственными западными партнёрами, классические механизмы ядерного сдерживания, предполагающие рационалистичность поведения, могут перестать быть актуальными.

Чтобы сохранить политическую эффективность ядерного сдерживания, военно-политическому руководству России, с присущей ему осторожностью и аккуратностью, возможно, стоит подумать о том, чтобы несколько «разнообразить» варианты использования ядерного оружия, коль скоро оно остаётся в нашем арсенале. И обозначить в военно-доктринальных документах такие сценарии его боевого применения, которые будут способны убедить наших партнёров на Западе и на Востоке в том, что стратегическая стабильность является нестареющим приоритетом.

Четвёртое: возможность использования Вооружённых сил для защиты экономических интересов Российской Федерации и её хозяйствующих субъектов. Эта задача естественным образом вытекает из процессов формирования геоэкономических макрорегионов, где центральную операционную роль играют не столько государственные структуры, сколько хозяйствующие субъекты, нуждающиеся в защите от давления со стороны конкурирующих участников геоэкономических процессов — будь то государства или субгосударственные игроки («повстанцы», «пираты», «вооружённые племенные активисты» и проч.), задействованные в качестве инструментов гибридных войн.

Такая постановка вопроса может сдержать возникновение у российских коммерческих структур собственного корпоративного силового потенциала, наличие которых не всегда положительный фактор. Более того, необходимо исключить на доктринальном уровне возможность использования ЧВК в ситуациях, где затронуты международные интересы России.

Пасификация важных в геоэкономическом (ресурсном и логистическом) плане пространств в принципе могла бы быть одной из главных функций России как крупного глобального геоэкономического игрока. Правовая модель для такой не только политической, но и операционной интеграции приоритетов была уже отработана — например, в утверждённой президентом России 26 октября 2020 года «Стратегии развития Арктической зоны Российской Федерации и обеспечения национальной безопасности на период до 2035 года». Вопрос лишь в необходимости интегрировать новые геоэкономические задачи в спектр приоритетов военной политики и военного строительства в более широком контексте.

Пятое: необходимо определить роль российской военно-политической стратегии для обеспечения кибербезопасности и информационной безопасности. Информационно-политические манипуляции, выйдя за счёт современных информационных технологий далеко за рамки классических информационных войн, становятся одним из наиболее распространённых инструментов межгосударственной конкуренции. Страны коллективного Запада, не только США, активно используют такого рода инструментарий в геополитических и геоэкономических целях, при этом постепенно повышая градус деструктивности социального воздействия.

Сложность в том, что в отношении современных методов манипулятивного информационно-социального воздействия невозможно — пока, во всяком случае — сформировать потенциал сдерживания. И это составляет большую проблему, в том числе и в военно-доктринальном плане. Не грозим, а говорим…

Безусловно, появление документа, раскрывающего эти и другие параметры российской военной политики повлечёт за собой новую волну обвинений в адрес России. Но в условиях нарастающей информационной агрессивности Запада это уже не является решающим фактором. Тем более что антироссийские информационные войны в последние годы раскручивались в принципе без повода (как, например, зашкаливающая по агрессивности волна по поводу взрывов оружейных складов в Чехии).

Неколлективный Запад против единой России

И весь расчёт в том, что доктринальная «пластичность» создаст новые рамки для существенно более содержательной дискуссии с западными и восточными партнёрами России относительно форматов и пределов военно-политического и военно-силового взаимодействия. Возможно, другого способа оградить их от различных геополитических «глупостей» не существует. ■

Источник