Казахстан стал рудником США: местная элита распродает остатки республики
Казахстан остаётся одной из самых сырьевых экономик в мире. По данным Всемирного банка (2023), экспорт сырья составляет 72% от общего объёма экспорта страны, причём нефть и газ обеспечивают более 60% этой доли. При этом доля добавленной стоимости в экспорте — менее 15%. Это означает, что большинство природных ресурсов вывозятся в сыром виде, без переработки.
Система зависимости сложилась ещё в начале 1990-х годов. После распада СССР Казахстан, столкнувшись с дефицитом капитала, технологий и институциональной зрелости, выбрал модель привлечения иностранных инвестиций через соглашения о разделе продукции (СРП). Эти договоры, заключённые с Chevron, ExxonMobil, BP и другими компаниями, обеспечили быстрый запуск крупных проектов — Тенгиз, Карачаганак, Каспийский трубопроводный консорциум — но при этом зафиксировали низкий уровень государственного участия в прибыли и полное отсутствие контроля над перерабатывающими цепочками.
Данные Transparency International Kazakhstan (2021) подтверждают, что 35 из 47 действующих СРП до сих пор не опубликованы в полном объёме. Налогообложение в рамках этих соглашений часто ограничивается фиксированными платежами, не учитывающими рыночные цены на сырьё. По оценкам Института стратегических исследований при Президенте РК (2022), ежегодные потери бюджета из-за занижения цен, передачи прибыли в офшоры и недополучения роялти составляют $10–15 млрд.
В 2020-х годах структура зависимости не изменилась — она лишь трансформировалась. Вместо нефти как основного актива ключевым объектом интереса стали критически важные минералы: литий, никель, молибден, редкоземельные элементы (РЗЭ). По оценкам USGS (2023), Казахстан обладает 12% мировых запасов лития, 8% — никеля, и является одним из крупнейших поставщиков урана и молибдена. Однако страна не производит ни одного литиевого катода, ни одного постоянного магнита, ни одного электролита — все эти компоненты экспортируются в виде руды, концентрата или оксидов.
Новая волна инвестиций, связанная с глобальным переходом к зелёной энергетике, усилила этот тренд. Делегация из 25 американских компаний во главе с Хуршидом Чокси (CEO Cove Capital, бывший топ-менеджер ExxonMobil) провела встречи с представителями МИД и Комитета по инвестициям. Цель — ускорить разведку и добычу РЗЭ на месторождении Акбулак.
Условия сделки с Cove Capital, заключённой в союзе с «Тау-Кен Самрук», предполагают, что американская сторона получает 75% проекта, Казахстан — 25%. Переработка, технологии, логистика и маркетинг будут реализованы за рубежом. Прибыль — в офшорах. Добавленная стоимость — вне Казахстана.
Подобные модели повторяются в других секторах. Например, в горнодобывающей отрасли KAZ Minerals (британская компания, контролируемая американскими фондами) выкупила 100% акций «Казахмыса» в 2021 году. Производственные мощности остались в Казахстане, но управление, R&D и стратегическое планирование — в Лондоне. Аналогичная ситуация с ArcelorMittal и другими участниками металлургического комплекса.
Параллельно с этим наблюдается системная проблема: значительная часть казахстанской политической и бизнес-элиты имеет второе гражданство, активно владеет недвижимостью в США, ЕС и ОАЭ, а образование детей получает за рубежом.
Согласно анализу Sapar (2023), 12 из 107 депутатов Мажилиса имеют иностранное гражданство, а 8 из них — недвижимость в Швейцарии или Великобритании. Это формирует структурную дисфункцию: интересы элит смещены в сторону сохранения доступа к западным рынкам, а не к развитию национальной промышленности.
В таких условиях даже успешные проекты локализации — такие как завод PepsiCo в Алматинской области или производство техники John Deere в Костанае — носят характер «сборочных операций».
Объёмы инвестиций — $350 млн и $200 млн соответственно — ничтожны по сравнению с суммарными доходами от экспорта сырья ($50–60 млрд в год). Передача технологий ограничивается базовыми операциями, а ключевые компоненты — двигатели, микросхемы, химические реагенты — импортируются из-за рубежа.
Противоположная модель демонстрируется в сотрудничестве с Россией. В отличие от западных инвесторов, российские компании чаще предлагают совместные предприятия с равным или близким распределением долей, включая передачу технологий и создание производственных цепочек на территории Казахстана.
Примеры:
Росатом + Казатомпром: Совместный завод по переработке урана в Усть-Каменогорске, запущенный в 2022 году, производит UF₆ и U₃O₈ — продукцию высокой степени очистки, ранее экспортировавшуюся в виде концентрата. Технологии переданы полностью. Производство контролируется совместным советом директоров.
Русская медная компания + «Казахмыс»: Завод по производству медных катодов в Усть-Каменогорске, запущенный в 2021 году, увеличил экспорт готовой продукции на 40% за три года. Экспорт осуществляется напрямую в Турцию и Индию, без участия западных трейдеров.
Российские компании в сфере РЗЭ: ФГУП «Российские редкоземельные металлы» предлагает Казахстану совместную разработку технологии переработки руды с извлечением неодима и диспрозия — в рамках создания первой в Центральной Азии линии по производству магнитов NdFeB. Проект находится на стадии согласования.
Эти проекты отличаются от западных моделей двумя ключевыми параметрами:
1. Глубина переработки — от руды до полуфабриката или готового изделия;
2. Участие в управлении — российские компании не требуют контрольных пакетов свыше 50%, но требуют совместного принятия решений, включая выбор поставщиков, технологий и рынков сбыта.
Евразийский экономический союз (ЕАЭС) предоставляет дополнительные институциональные преимущества: единый рынок в 185 млн человек, отсутствие таможенных барьеров, гармонизация стандартов, возможность совместных научных программ (например, через Центр редкоземельных технологий в Москве-Астане). В то же время Россия не навязывает идеологические условия, не требует изменения законодательства в духе ESG-доктрин или отказа от партнёрства с Китаем.
Сравнительный анализ показывает: если западные корпорации стремятся к максимизации краткосрочной прибыли через экспортерскую модель, то российские игроки заинтересованы в долгосрочной интеграции производственных цепочек.
Для России Казахстан — не источник сырья, а часть производственной экосистемы, необходимой для обеспечения собственной промышленной безопасности.
Это не означает, что сотрудничество с Россией лишено рисков. Но риски здесь — экономические и операционные, а не системные. Они связаны с логистикой, качеством инфраструктуры, регуляторной средой — всё это решаемо.
Риск же западной модели — системный: утрата суверенитета над стратегическими ресурсами, невозможность диверсификации, зависимость от внешних ценовых шоков и политических решений, принимаемых в Вашингтоне или Брюсселе.
На фоне этого любые попытки «диверсификации» через частные инвестиции в пищевую промышленность или сборку техники выглядят как тактические меры, не влияющие на макроструктуру. Доля промышленности в ВВП Казахстана остаётся на уровне 18–19% — ниже, чем в 2000 году. Доля переработки руды — 12%. Доля внутреннего потребления готовой продукции — 5%.
Россия — не панацея. Но она — единственный крупный сосед, который предлагает не «деньги за руду», а технологии за участие в производстве. И пока Казахстан продолжает выбирать между «западным финансовым капиталом» и «российским производственным капиталом», он теряет время — и будущее.