Кто был крышей Старовойта и почему члены кабмина не побоялись прийти на его похороны? Политолог рассказал, как «сожрали» экс-министра.
data-testid=»article-title» class=»content—article-render__title-1g content—article-render__withIcons-3E» itemProp=»headline»>Кто был крышей Старовойта и почему члены кабмина не побоялись прийти на его похороны? Политолог рассказал, как «сожрали» экс-министра.СегодняСегодня2922 минОглавление
Показать ещё
Среди экспертов не утихают споры о причинах трагедии, в центре которой оказался бывший глава министерства транспорта. Политолог Илья Гращенков в беседе с журналистами высказал предположение, что единственным фактором, способным подтолкнуть Романа Старовойта к такому шагу, могла быть не сама по себе коррупция, а масштаб её последствий.
«Если говорить откровенно, — признаётся аналитик, — всё указывает на то, что речь идёт не просто о банальных хищениях. Последствия, в виде прорыва границы и жертв среди мирных жителей Курской области, можно интерпретировать как предательство интересов государства. А это уже не про деньги — это про честь и ответственность».
Гращенков отмечает, что в этой истории больше всего поражает не факт самоубийства, а атмосфера, в которой оно произошло. Он акцентирует внимание на том, что девять высокопоставленных чиновников — действующие министры и губернаторы — лично прибыли на церемонию прощания.
«Это не просто акт уважения, — размышляет он. — Это демонстрация позиции, возможно, знак солидарности или попытка отмежеваться от шумихи вокруг скандала».
Особый интерес вызвал один из венков, на котором было написано: «Честь имею». По словам политолога, это может быть своеобразным месседжем — как коллегам, так и обществу.
Смерть чиновника высокого ранга оставляет слишком много вопросов. И это пугает еще больше.
Илья Гращенков признается: смерть бывшего министра транспорта Романа Старовойта не просто шокировала — она породила лавину нестыковок и домыслов. По его словам, версию самоубийства в публичной плоскости приняли как официальную, не вдаваясь в нюансы. Но за пределами официальных заявлений у многих возникает сомнение: действительно ли это был суицид?
«Я, конечно, не в Следственном комитете работаю, — отмечает он, — но меня, как и многих других, насторожила последовательность событий. Когда я впервые прокомментировал его отставку, был уверен, что речь идёт о стандартной политической рокировке. А уже спустя пару часов стало известно, что Старовойт покончил с собой. Позже выяснилось, что, возможно, умер он еще до официальной отставки. А потом — что всё произошло недавно. Это какой-то политический детектив».
Гращенков обращает внимание на противоречия: если Старовойт действительно ушел из жизни ещё до своей отставки, значит, документ об освобождении от должности подписывался уже посмертно. А если наоборот — возникает новая версия: а вдруг это было вовсе не самоубийство?
Такая неопределённость, по его мнению, пугает даже больше, чем сама смерть. Потому что речь идёт о чиновнике федерального уровня, чей уход вызывает слишком много нестыковок, которые будто специально замалчиваются.
«Возникает ощущение, что кто-то старается как можно быстрее "растворить" эту историю в новостной повестке. Мол, ничего страшного, живём дальше. Но у меня лично — и, уверен, не только у меня — это вызывает гнетущее чувство. Потому что создаётся новый стандарт: смерть — это не событие, а будничный факт. Причём не просто смерть, а политическая, символическая».
Среди части публики даже появилось мнение, что Старовойт, возможно, «заслужил» такую участь. Отсюда и резкие, почти мстительные комментарии: «похитил деньги на оборону — застрелился — и правильно сделал». Гращенков с этим категорически не согласен:
«Такой подход — опасен. Мы скатываемся к самосуду. Вместо суда и следствия приходит коллективное осуждение. Мол, раз ты из системы, значит, виноват по определению. Это разрушает саму идею справедливости и правовой оценки».
Фигура, которую не трогают. Или стараются не трогать.
Говоря о возможных причинах смерти Старовойта, политолог указывает на ключевой момент — работу в Курской области и события, связанные с возведением фортификаций на границе. Именно тогда, считает он, могли начаться коррупционные схемы, которые позднее стали достоянием следствия.
Особое внимание он обращает на тот факт, что Старовойту удалось оставить в кресле губернатора своего человека — Алексея Смирнова. Это крайне редкое явление в российской административной практике: обычно после ухода главы региона назначают внешнего, «проверенного» человека. Но тут — бывший вице-губернатор продолжил дело наставника.
«Это выглядело странно. Либо Старовойт обладал очень серьёзными связями, либо просто никто не хотел брать на себя такую сложную область, как Курская», — рассуждает Гращенков.
Когда уже при Смирнове начались первые расследования после вторжения неприятеля, стало очевидно: ответственность за хищения, если они имели место, вряд ли может лежать на нём. На тот момент он был лишь заместителем, тогда как реальная власть находилась в руках Старовойта.
«Но вот здесь возникает проблема, — подчёркивает эксперт. — Арестовать действующего федерального министра — значит нанести удар по всей системе. Поэтому логично, что роль "стрелочника" досталась Смирнову».
Такой подход, по словам политолога, далеко не нов: «всегда проще списать вину на подчинённых и показать, что "главный не знал"». Яркий аналог — дело Минобороны и Тимура Иванова. По этой же логике и в истории со Старовойтом могли попытаться оградить основного фигуранта от следственных действий.
Кто крыша?
Ключевой вопрос, по мнению Гращенкова, заключается в другом: кто именно стоял за Старовойтом?
«Когда обсуждают его “крышу”, чаще всего упоминают Ротенбергов, — говорит он. — Но надо понимать, что Минтранс — это министерство, в котором сходятся интересы сразу нескольких влиятельных групп. И авиация, и железные дороги, и автотрассы, и морской флот — всё это разные сферы влияния. Возможно, Старовойт был компромиссной, “консолидирующей” фигурой».
Когда он покинул пост губернатора и вскоре после этого был назначен на федеральную должность, многие расценили это как знак силы — мол, у человека серьёзные покровители. Но когда разгорелся скандал, ситуация изменилась. Началась активная фаза следствия, арест Смирнова, информационные утечки. Всё это, по мнению политолога, может свидетельствовать о том, что даже у сильных покровителей влияние — не бесконечно.
«Очевидно, что само дело связано исключительно с Курской областью, — подводит итог Гращенков. — Но последствия его, похоже, стали политическими. А смерть Старовойта — возможно, реакцией на осознание того, что защитить его уже не смогут».
«Когда коррупция становится угрозой национальной безопасности, наказание может быть пожизненным»
На фоне гибели бывшего министра транспорта, продолжают обсуждаться различные версии произошедшего. Илья Гращенков скептически относится к альтернативным предположениям, звучащим в информационном пространстве.
«Некоторые пытались связать его возможную депрессию с ударами беспилотников по аэропортам или с системными сбоями в работе РЖД, — размышляет он. — Но эти объяснения, честно говоря, слабо вяжутся с реальностью. Министр транспорта не несёт прямой ответственности за воздушную оборону. А проблемы с железными дорогами, дорожным строительством и логистикой — явление системное и начались задолго до его прихода. Никто из прежних министров от этого не застреливался».
Что касается версии о возможном уголовном преследовании, Гращенков считает, что даже перспектива получить длительный срок сама по себе вряд ли могла стать причиной самоубийства.
«Сейчас, когда людям дают и по 13 лет, и по 20, и при этом не всегда с доказанной виной — это уже не воспринимается как трагедия вселенского масштаба. Посмотрите на дело Максима Паршина, бывшего замминистра цифрового развития: доказательств вины практически не было, но он всё равно получил 7 лет и штраф в сотни миллионов. А ведь он никогда не владел такими суммами. Тем не менее, люди принимают такие приговоры. Кто-то идет в СИЗО, кто-то — на СВО ради амнистии. Это стало новой реальностью».
По мнению эксперта, в случае Старовойта, вероятнее всего, сыграл роль не страх перед обычным тюремным сроком, а нечто гораздо более серьёзное — угроза обвинения в государственной измене.
«Если доказать, что из-за хищений, допущенных в период его руководства, неприятель смог вторгнуться на территорию РФ и убить мирных граждан, это выходит за рамки коррупции. Это уже потенциальная измена Родине. А по такой статье — это может быть не просто срок, а пожизненное заключение, причём с особо строгим режимом. Такая перспектива действительно могла сломать человека психологически. Тут уже не о политике речь, а о человеческом состоянии крайней тревоги и безысходности».
Политические смерти — как новая норма?
Илья Гращенков подчёркивает, что гибель Старовойта ложится в ряд тревожных тенденций: всё чаще громкие дела заканчиваются не приговорами, а трагедиями — окнами, пулями, внезапными исчезновениями.
«У нас сейчас есть два типа “информационного шока”: либо кого-то арестовали, либо кто-то внезапно умер. И вот это “выпадение” людей из системы, особенно топ-менеджеров госкорпораций и министров — это не случайность. Это сигналы. И они, откровенно говоря, очень плохие».
На вопрос о реакции осуждённых чиновников, которые порой даже улыбаются в зале суда, Гращенков отвечает, что это может быть как маска, так и результат внутренней трансформации:
«Посмотрите на фото Тимура Иванова или других высокопоставленных фигурантов — многие улыбаются, будто демонстрируют стойкость. Но это не обязательно уверенность. Это может быть стадия торга, отрицания или просто способ сохранить лицо. За год-два в СИЗО у человека меняется восприятие жизни. Кто-то адаптируется, кто-то ломается. Всё зависит от психики, а не от должности».
Он отмечает: нередко быстрее всего «сдаются» именно те, кто ассоциируется с силой — бывшие военные, сотрудники спецслужб. А представители «мирных» профессий — учёные, IT-специалисты, даже педагоги — переносят изоляцию стойко. Всё дело — в личной устойчивости и умении принять реальность.
Вчера — небожитель, сегодня — одиночка
Гращенков признаёт: для многих высокопоставленных чиновников крушение карьеры становится ударом не из-за юридических последствий, а из-за социальной изоляции и ощущения утраты статуса.
«Ты вчера был “недосягаем”, у тебя очередь в приёмной, звонки, внимание, власть. А сегодня — никто, и передачку принести некому. Это падение с высоты, к которому невозможно подготовиться. Оно ломает изнутри. И не всех — но некоторых — доводит до черты».
Он вспоминает бывшего министра Алексея Улюкаева, который, находясь в заключении, начал писать стихи и вышел другим человеком. Не все способны на такое перерождение. Для кого-то — тюрьма становится концом, для кого-то — шансом переосмыслить свою жизнь.
«Каждый выбирает свою реакцию: кто-то — окно, кто-то — ручку и бумагу. И в этом, как ни странно, меньше политики, чем мы привыкли думать. Это — психология. Очень личная».
«Система, в которой чиновник — расходный материал»
Говоря о судьбе высокопоставленных чиновников, политолог Илья Гращенков делится личным опытом: будучи в прошлом сам госслужащим, он хорошо понимает мотивацию тех, кто выбирает эту стезю.
«Многие идут на государственную службу не ради роскоши, а ради предсказуемости. Там всё понятно: стабильная зарплата, регламентированный карьерный путь, льготы, обслуживание, пенсия. Для людей, склонных к планированию, это выглядит как внятная модель жизни», — объясняет он.
Но, по словам эксперта, сама система устроена так, что чиновников можно условно разделить на два типа. Один — это типичный «Карандышев» из литературы: честный, может быть, даже наивный, которому и взятки-то никто не предлагает. Второй — персонаж из современных сериалов: элитный чиновник с дворцами, дорогими авто, окружением из моделей и безразмерными счетами.
«Но последние — это буквально один процент. Это те, кто управляет реальными потоками: бюджетными, логистическими, инфраструктурными. Те, кто встроен в коррупционные схемы на высшем уровне. Остальные — участники системы, где коррупция давно стала не индивидуальным пороком, а социальным клеем. Без "крыши" ни один игрок долго не продержится. "Крыша" — это уже не просто защита, это элемент системы: вышестоящие чиновники, силовики, финансово-промышленные группы», — рассуждает Гращенков.
Он добавляет: в глазах общества чиновник — почти сакральный антигерой. Люди презирают его за предполагаемую продажность, приписывая ему роскошь, которой на деле большинство не имеет. Государство же, в свою очередь, часто использует рядовых служащих как «стрелочников», чтобы защитить настоящих бенефициаров.
«В этом парадокс. Люди чаще сталкиваются с мелкими фигурами — гаишниками, регистраторами, чиновниками на местах. А вот миллиардные хищения — это уже нечто абстрактное, как туманность Андромеды. Простому человеку легче представить взятку в пять тысяч, чем хищение на пять миллиардов», — отмечает он.
По сути, сформировалась многоуровневая система выживания. Чтобы остаться в игре, надо быть встроенным в схему, понимать риски и уметь исчезать с радаров, когда ветер меняется. Это не мафия, где один за всех. Это — муравейник, в котором один исчез — и остальные делают вид, что его и не было.
«История со Старовойтом — как раз об этом. Сейчас вся система пытается сделать вид, что его не существовало. Побыстрее забыть, вычеркнуть. Это логика отказа от "своих" — типичная для российского политического уклада», — считает Гращенков.
«Гадить на нижнего, толкать ближнего»
Сама структура власти, по его словам, построена на постоянной конкуренции. Это не теория заговора, а естественная реакция на сужение «кормовой базы». Глеб Павловский в своё время теоретически описал эту модель, а в быту она выражается просто: «гадить на нижнего, толкать ближнего».
«Когда поток ресурсов сужается, начинается охота: за позициями, рычагами, влиянием. Все друг под друга роют. И Старовойт, судя по всему, тоже стал жертвой чьей-то стратегии. Кто-то захотел перехватить транспортный блок. Кто-то — управлять фортификационными проектами. Это борьба не за справедливость, а за активы», — подчеркивает Гращенков.
По его словам, система действует как в «17 мгновениях весны»: ведомства — это не союзники, а конкуренты. Интриги, подставы и взаимное копание под друг друга — часть политического выживания. Коррупция здесь не избыточна, а необходима — как топливо для аппаратной войны.
«Люди спрашивают: “Зачем воровать миллиарды? Их же невозможно потратить за жизнь”. А ответ простой: чтобы выжить. Украл миллион — посадят тебя. Украл миллиард — ты можешь посадить тех, кто собирался посадить тебя. Чем больше ты контролируешь, тем труднее тебя “сожрать”», — поясняет он.
«Выжить в болоте — миссия для избранных»
Для большинства чиновников всё выглядит гораздо прозаичнее. Особенно для тех, кто находится в среднем звене. Они живут между двумя огнями — задачами государства и юридической ловушкой. Бюджет фиксирован, но потребности постоянно меняются: пандемия, беженцы, форс-мажоры.
«Когда президент говорит: “Нужно срочно помочь людям”, чиновник вынужден искать выход, перераспределять средства, нарушать регламент. А рядом — силовики с блокнотиками. Они не помогают, а наблюдают. И сразу — уголовное дело: “нецелевое расходование”. В результате чиновник либо нарушает и садится, либо не нарушает — и получает выговор за бездействие», — рассказывает Гращенков.
Он отмечает: KPI у всех разный. У государства — одни цели, у следствия — другие. В этом хаосе служащий превращается в заложника. Хочешь быть честным — не выживешь. Хочешь быть эффективным — нарушишь. Хочешь укрыться — обвинят в бездействии. Это замкнутый круг.
«По сути, это “игра в кальмара”. Ты не знаешь, за что завтра прилетит. В 2021 году я об этом прямо сказал на конференции РАПК: система становится настолько плотной, что любой ресурсный конфликт может привести к выбыванию целой фигуры. И таких случаев — всё больше», — подытоживает политолог.
«Чиновник сегодня — не всесильный барин, а человек под огнем со всех сторон»
Продолжая разговор о гибели Романа Старовойта и состоянии российской системы управления, политолог Илья Гращенков обращает внимание на глубинное противоречие: общественное восприятие чиновника как богатого угнетателя давно оторвалось от реальности.
«Да, есть громкие дела — Улюкаев, Сердюков, Иванов. И каждое из них запускает у общества ту же самую эмоциональную реакцию: “наконец-то посадили очередного вора”. Это своего рода катарсис. Но по сути — это выпуск пара. Людям дают “боярина на растерзание”, чтобы погасить нарастающее социальное раздражение», — объясняет он.
При этом, по его словам, такая практика становится ритуалом — формой мнимой справедливости: мол, раз показательно кого-то наказали, значит, государство борется с коррупцией. Но никто не задаётся вопросом: а стало ли её меньше? Сама борьба часто не более чем спектакль, в котором виновного «пожирают» для демонстрации силы и праведности власти. Это напоминает Хроноса, который поедает собственных детей.
Гращенков признаётся: после того как он публично выразил сочувствие к рядовому чиновнику, на него обрушился шквал критики.
«Но ведь посмотрите объективно, — продолжает он. — Госслужба — это не привилегия, а нередко путь в ловушку. Зарплаты — низкие, особенно в регионах. Ответственность — огромная. За любой сбой ты либо стрелочник, либо обвиняемый. И всё это при полной социальной токсичности — от населения и, нередко, от самой системы».
Он приводит в пример недавний случай, когда мэр небольшого города на Урале добровольно сложила полномочия и устроилась продавцом в магазин разливного пива — «зарплата выше, ответственности меньше, и никто не желает твоей посадки каждый день».
Это, по его мнению, становится реальной проблемой: где теперь брать управленцев, особенно в малых городах? Бюджет распилен, коррупционные схемы вскрыты, земли нет, ресурсы ограничены. А ответственность — вся на тебе. И всё это — за 30, 40, пусть даже 50 тысяч рублей. Вице-губернатор с зарплатой 150 тысяч — тоже не выглядит богачом на фоне народного гнева.
«А что в ответ? — добавляет он. — Люди сравнивают: "У него в пять раз больше, а делает он ничего. Возьмите меня — я тоже ничего делать буду за 150 тысяч. Но дело не только в зависти. Это уже переросло в взаимную ненависть — систему недоверия между гражданами и чиновничеством. И эта враждебность разрушает общественный договор».
«Система рассыпающейся вертикали»
Гращенков подчёркивает: система власти в России трещит не только от внешнего давления, но и изнутри. Говорить о «сплочении», когда люди, живущие в соседних квартирах, считают друг друга врагами — наивно. А госслужба, вместо того чтобы быть источником стабильности, становится зоной повышенного риска.
«Сегодня чиновник — не надсмотрщик, а человек, от которого требуют невозможного, — говорит он. — Сделай всё, выполни распоряжения, найди ресурсы, соблюдай закон и… не попади под статью. Эта ситуация опасна для самой власти. Потому что, если умирает вера в систему — начинается хаос».
В этом контексте он настаивает: чиновник в современной России нуждается не в травле, а в защите. Не в неприкосновенности, а в институциональной ясности, прозрачности и адекватных условиях работы. Пока же власть продолжает "жертвовать своими" ради демонстрации справедливости — государственная машина пожирает саму себя.
«Между конспирологией и реальностью — не всегда непреодолимая грань»
Обсуждая дело Романа Старовойта, политолог Илья Гращенков признаёт: вокруг этой истории сформировался целая куча теорий, которые официальные лица предпочитают называть конспирологией. В закрытых Telegram-каналах звучали даже версии, связывающие события в Курской области с интересами крупных застройщиков Подмосковья, азербайджанской диаспорой и даже возможным «переделом» финансово-строительного наследия Сергея Шойгу.
«На первый взгляд всё это звучит как типичная теория заговора, — комментирует он, — но в таких историях важно понимать одно: взаимосвязи не обязательно означают прямое управление. Иногда мелкий эпизод действительно может быть частью более сложной системы. Это как если у вас в доме перегорела лампочка, а в итоге выясняется, что дело не в ней, а в строительной компании, связанной с крупным застройщиком, который оказался под санкциями и начал экономить на обслуживающем персонале. Формально — цепочка прослеживается. Но если её натягивать до предела, получится абсурд».
Гращенков подтверждает: Шойгу и Андрей Воробьёв, действительно, имели тесные связи через поколение — отец Воробьёва долгие годы работал с экс-министром обороны. Кроме того, строительный сектор, диаспоры и региональные элиты часто связаны между собой деньгами, которые, как он выразился, «не имеют метки».
«Всё это может быть связано, но не обязательно связано так, как это хотят представить. У нас ведь нередко бывает, что одно событие тянут за уши к другому. Вспомним, например, ситуацию с терактом в “Крокусе”. Продал кто-то машину на Avito, а потом его арестовали — просто потому, что покупателем оказался террорист. Логика следствия: если ты был в цепочке, значит, и ты причастен. Проблема в том, что между логикой бытовой и юридической часто нет границы», — говорит он.
Конспирология как дымовая завеса — и как ранний диагноз
Политолог отмечает, что отбрасывать любые альтернативные версии только потому, что они выглядят как заговор, — стратегически близоруко. История знает случаи, когда именно «теории» оказывались реальностью — просто общество не было к ним готово.
«Сколько лет нам говорили, что “летающие тарелки” — выдумка, — напоминает он. — А потом выяснилось, что ЦРУ действительно использовало этот миф, чтобы прикрыть испытания сверхзвуковых летательных аппаратов. Сначала казалось абсурдом — потом стало фактом. Поэтому нельзя считать любую версию несостоятельной только потому, что она кажется неправдоподобной».
Он подчёркивает: важно не столько наличие подозрений, сколько подход к их проверке. Теории имеют право на существование, но до тех пор, пока нет доказательной базы, они должны оставаться предположениями, а не превращаться в «официальную правду».
«К сожалению, у нас бывает иначе. Одни гипотезы высмеивают, даже если в них много рационального зерна. Другие, наоборот, начинают продвигать без всяких доказательств — просто потому, что они укладываются в нужный нарратив. Это делает картину ещё более запутанной. Но сказать, что вся конспирология — чушь? Нет. Потому что система, особенно такая, как российская, редко работает линейно», — подводит итог Гращенков.
«Старовойт, стал разменной фигурой в аппаратной игре»
В обсуждении гибели Романа Старовойта всё чаще звучит тезис о том, что он «поступил как офицер» — то есть, по версии некоторых, застрелился с честью, как дворянин или офицер верный своему долгу. Политолог Илья Гращенков скептически относится к подобным интерпретациям, подчеркивая символический разнобой в оценках этой трагедии.
«Если рассматривать ситуацию с христианской точки зрения, то самоубийство — это смертный грех. Для верующего человека такой поступок не может быть оправдан. С другой стороны, звучат утверждения, что Старовойт “застрелился как офицер” — мол, ушёл, сохранив достоинство. Но ведь с исторической точки зрения офицеры или дворяне стрелялись, чтобы избежать публичного позора. Получается, интерпретация его смерти зависит исключительно от культурной и ценностной оптики самого наблюдателя», — объясняет он.
По словам эксперта, российское общество сегодня живёт в разных временных слоях: кто-то воспринимает чиновника как потомка дворян, кто-то как советского номенклатурщика, а кто-то — как чиновника-грехопадшего. И каждый видит в поступке Старовойта свой смысл.
«Бюрократия поняла: молчать — опаснее, чем быть рядом»
Неожиданным стало и то, что попрощаться со Старовойтом пришло множество высокопоставленных фигур — от губернаторов и мэров до федеральных чиновников. Несмотря на токсичность фигуры, они не побоялись публичного присутствия.
«Это событие вызвало много споров, — говорит Гращенков. — Был ли негласный запрет на участие в церемонии? Если был — почему его проигнорировали? А если не было — это значит, бюрократия ещё способна к жесту солидарности. Возможно, в этих похоронах отражается гораздо больше, чем просто прощание с человеком. Это может быть акт неповиновения, своего рода тихий протест против “силовой обрезки” элит».
Он считает, что Старовойт, вероятно, оказался тем, кого «решили сдать» в условиях конкуренции влиятельных кланов. Да, хищения в рамках оборонных проектов — серьёзное обвинение, особенно если речь идёт о последствиях в виде гибели граждан. Но вопрос в другом: была ли его смерть следствием этих хищений или результатом политического передела?
«Суда не будет. А если и будет, то, скорее всего, закрытого типа. Мы не узнаем всей правды. Но элиты это всё прекрасно понимают. И те, кто пришёл проститься — пришли не только с ним, но и с иллюзией, что система будет их защищать. Они поняли, что любой может стать следующим», — добавляет он.
«Венок с надписью “Честь имею” как прощальный манифест»
Особую символику обрёл венок с надписью «Честь имею», который, по информации в СМИ, появился на церемонии прощания. Якобы этими словами Старовойт попрощался с коллегами в закрытом чате.
«Я видел эту информацию, — подтверждает Гращенков. — Полагаю, она может быть достоверной. В среде “неодворянства” — новой чиновничьей аристократии — подобные символы весьма популярны. Это не просто слова, а образ, в котором сочетаются внешняя сдержанность и внутренняя готовность к жертве. Возможно, фраза была связана лишь с отставкой. Но то, что она из внутреннего чата перекочевала в медиа, а затем — на траурный венок, делает её коллективным посланием».
Он добавляет: такие символы — пусть и тонкие — отражают, что бюрократия в России всё же остаётся сообществом, а не просто машиной. И, возможно, подобные сигналы говорят о зарождающейся тенденции к самоидентификации и внутренней солидарности.
«Венка от Путина не было. Это — тоже месседж»
Гращенков обращает внимание на другой символичный момент — отсутствие венка от президента. СМИ писали, что он сначала был подготовлен, а затем якобы «аннулирован».
«Если это действительно так, — говорит политолог, — то в Кремле дали понять, что дистанцируются от фигуры Старовойта. Возможно, он уже воспринимался как потенциальный фигурант уголовного дела. Возможно, — как человек, действия которого могли привести к трагедии на государственной границе. В любом случае, это — очень явный отказ от признания его заслуг».
На вопрос о том, будут ли ещё подобные трагедии, Гращенков отвечает без обиняков:
«Конечно, будут. Уже были. И, скорее всего, ещё будут. Менеджеры, топ-менеджеры, чиновники — это сегодня зона особого риска. Каждый из них знает: в случае сбоя он — первый кандидат на роль стрелочника. Никто не спрашивает, по чьей команде ты подписал бумагу, из чьего фонда перераспределил деньги, какое распоряжение президента выполнял. Факт вины конструируется постфактум».
Он подчёркивает: государственная служба в нынешних условиях — это не “работа по инструкции”, а выживание в логистике абсурдных задач. Нужно одновременно исполнять приказы, не нарушать бюджетные правила, избегать халатности и не попасть под уголовную статью. И всё это — за зарплату, которая едва ли перекрывает риски.
«Люди не выпадают из окон просто так. Кто-то, возможно, не выдерживает давления. Кто-то — не хочет, чтобы следствие добралось до семьи. Кто-то, может быть, действительно “выпадает” — в кавычках. Но суть одна: система настолько давит, что человек не видит выхода. И пока структура будет порождать такие условия — трагедии не прекратятся», — резюмирует он.