Лукашенко раскрыл суть переговоров в день «Марша справедливости» ЧВК «Вагнер»
Президент Белоруссии Александр Лукашенко рассказал подробности того, как 24 июня шли переговоры на фоне попытки вооружённого мятежа ЧВК «Вагнер», а также поделился мотивами своих действий и позиции.
«Вчера утром я принял решение, что пришло время на эту тему что-то сказать (естественно, не все), притом честно, открыто, ничего не скрывая. Подтолкнуло меня к этому как раз то, что в СМИ, особенно России… Белорусы — молодцы. Я, откровенно говоря, попросил пресс-секретаря обзвонить руководство основных наших СМИ и попросить, чтобы они не топтались на этой теме. Радоваться нечему. Вы сейчас узнаете почему. Но в России, как всегда, всегда так бывает, появились ура-патриоты, я увидел эту тенденцию, которые начали выть и кричать, осуждать Путина, требовать от него не прекращать уголовные дела, ловить, мочить, сажать. Вот это то, от чего я хотел бы предостеречь и нас, и российское общество. И в связи с этим, когда разворачивалась, как президент Путин назвал ее, эта смута в России, как-то все под веником сидели. Матвиенко оказалась мужественной, Володин, патриарх, пара человек — и все. А после драки руками мы умеем махать, ох как умеем, и советовать: «Мочить, мочить и мочить». Слушайте, ну есть кого мочить, особенно знаете где. Есть кого сажать там, где это нужно».
«Вот это меня подтолкнуло к тому, что я должен сказать несколько слов о ситуации, которая развивалась в пятницу и в субботу, поскольку был погружен, как вы знаете, в эти события полностью. Для того чтобы вы понимали и знали, почувствовали, что происходило и что могло случиться. Мне хотелось бы, чтобы вы точно знали и понимали, что было и что могло бы быть».
«Итак, пятница. Вы знаете, у нас такой день был счастливый, мы все готовились отпраздновать день выпускников. Естественно, и я был занят прилично этими вопросами. Да и как-то, откровенно скажу… Получая редкую информацию о том, что происходит в России, в Ростове, на юге, я как-то и внимания особо не обращал. Война идет, мало ли что там происходит. Но к утру субботы с 8 часов утра мне уже поступает тревожная информация о ситуации в России. Кое-кто мне там подсказывает, что пишут в этих Telegram-каналах, мессенджерах… Через ФСБ и наш Комитет госбезопасности, генерала Тертеля мне докладывают: президент Путин хочет связаться. Пожалуйста. Договорились в полдесятого, что мы переговорим в любое удобное для него время. Когда в 10 он выступил, в 10.10 позвонил и подробнейшим образом проинформировал меня о ситуации, которая происходит в России. Задал (Путину) несколько вопросов, в том числе и про противодействие этому, и понял, что ситуация сложная. Не буду конкретизировать эту часть разговора».
«Самое опасное, как я понял, — это не в том, какая она была, ситуация, а как она могла развиваться и ее последствия. Это было самое опасное. Я также понял: принято жестокое решение (оно и прозвучало подтекстом в выступлении Путина) — мочить. Я предложил Путину не торопиться. Давай, говорю, поговорим с Пригожиным, с командирами его. На что он мне сказал: «Слушай, Саша, бесполезно. Он даже трубку не берет, ни с кем разговаривать не хочет».
«Я спрашиваю: «Где он?» — «В Ростове». Я говорю: «Хорошо. Худой мир лучше любой войны. Не торопись. Я попробую с ним связаться». Он в очередной раз говорит: «Это бесполезно». Я говорю: «Хорошо, подожди». Где-то мы разговаривали, наверное, с полчаса. Потом он меня проинформировал, что на фронте. Помню его слова: «Ты знаешь, а на фронте, как ни странно, лучше, чем когда-либо было». Я говорю: «Вот видишь, не все так печально». В 11 часов… Надо было еще эти телефоны найти… Говорю: «Как с ним связаться? Дай телефон». Он говорит: «Скорее всего, у ФСБ есть телефон». Мы уточнили. Установили к середине дня целых три канала, по которым мы можем разговаривать с Ростовом. В середине дня третий, четвертый раунд переговоров мы уже вели по этому каналу, там у меня в доме были, в загородной резиденции, посредники, которые осуществляли нам эту связь».
«Должен в этой связи поблагодарить особенно генерала Юнус-Бека Евкурова. Повезло нам. Приятель оказался Ивана Станиславовича (Тертеля, председателя КГБ), учились вместе, по моим данным. Я должен сказать, что очень важную роль сыграл этот генерал. Для сведения скажу: это тот, который, помните, с батальоном зашел в Сербии на аэродром. Помните, был такой прорыв. Он руководил этим батальоном. Правда, все это потом, как всегда бывает, через предательство или что-то развития не поимело. Даже руководство России очень стеснялось говорить об этом факте. Я просто был опять вовлечен в ту ситуацию. Человек очень отважный. Был ранен серьезно, когда в Ингушетии руководителем работал. Очень серьезно. Я помню, мне Путин рассказывал, его еле вытащили из могилы. Человек военный, ответственный, и он очень многое сделал в рамках этих переговоров. Это я говорю подробно к тому, что после драки руками начали махать, что там участвовал и один, и второй в переговорах… Называли фамилии (я не буду их называть). Кроме Евкурова на первом этапе и Бортникова, директора ФСБ, в этих переговорах никто не участвовал».
«В 11.00 (хоть Путин меня предупреждал: не возьмет трубку) он (Пригожин) мгновенно снял трубку. То есть Евкуров его позвал, отдал ему телефон: «Вот, президент Беларуси звонит, будешь ли разговаривать?» — «С Александром Григорьевичем буду». Разговор — эйфория. У Евгения полная эйфория. Разговаривали первый раунд минут 30 на матерном языке. Исключительно. Слов матерных (я потом уже проанализировал) было в 10 раз больше, чем нормальной лексики. Он, конечно, извинился и начал мне матерными словами рассказывать. А я думаю: с чего зайти к нему, чтобы начать эти переговоры так сказать. Ребята только с фронта. Они видели тысячи, тысячи своих погибших ребят. Ребята очень обиженные, особенно командиры. И, как я понял, они очень влияли (я это предварительно вычислил) на самого Пригожина. Да, он такой, знаете, героический парень, но на него оказывали давление и влияние очень те, кто руководил штурмовыми отрядами и видел эти смерти. И вот в этой ситуации, выскочив оттуда в Ростов, в таком полубешеном состоянии я с ним веду этот диалог».
«По своим каналам я получил информацию, в том числе от нашего комитета и военных, что они заняли штаб округа (в Ростове). Тут же в СМИ: «Ай-ай-ай, захватили, уже мародерство, еще чего-то», — вкидывают. Особенно украинцы оттоптались на этой теме. Я начал уточнять. Я говорю: «Ты чего, убил кого-то там из гражданских, военных, которые тебе не противостояли?» — «Александр Григорьевич, я вам клянусь, мы никого не тронули. Мы заняли штаб. Вот я тут нахожусь». И это оказалось правдой. Это было очень важно. Заметьте, это было очень важно, что они, зайдя в Ростов, никого не тронули».
«Я говорю: «Ты чего хочешь?» (Путину я, естественно, рассказал в разговоре их требования) — «Я ведь ничего, Александр Григорьевич, не прошу. Пусть мне отдадут Шойгу и Герасимова. И мне надо встретиться с Путиным». Я говорю: «Женя, никто тебе ни Шойгу, ни Герасимова, никого не отдаст, особенно в этой ситуации. Ты же знаешь Путина не меньше, чем я. Во-вторых, он с тобой не то что встречаться — по телефону разговаривать не будет в силу этой обстановки». Молчит. «Но мы хотим справедливости! Нас хотят задушить! Мы пойдем на Москву!» Я говорю: «На полпути тебя просто как клопа раздавят. Несмотря на то что войска (мне об этом Путин долго говорил) отвлечены на соответствующем фронте». Подумай, говорю, об этом. «Нет» — такая вот эйфория. Долго я его убеждал. И в конце сказал: «Знаешь, ты как хочешь можешь поступать. Но на меня не обижайся. Бригада подготовлена к переброске в Москву. И, как в 1941-м (ты же книжки читаешь, образованный, умный человек), мы будем защищать Москву. Потому что данная ситуация не только в России. Это и не только потому, что это наше Отечество. А потому, что, не дай бог, вот эта смута пошла бы по всей России (а предпосылки для этого были колоссальные), следующими были мы».
«Триумфальное шествие советской власти — то же самое. Примерно 100 тысяч большевиков перевернули Россию. Без оружия. Задаю себе вопрос: «А что, у нас, в России все так хорошо?» Да нет. Причин к тому, чтобы смута эта пошла, покатилась по всей России и до нас докатилась, больше чем достаточно. Нужен триггер, нужен спусковой крючок. И он появился».
«Кто такой Пригожин? Это очень авторитетный сегодня человек в вооруженных силах. Как бы кому-то этого ни хотелось. Поэтому я подумал: замочить можем. Я и Путину сказал: «Замочить можем». Это не проблема. Не с первого раза, так со второго. Я говорю: «Не делайте этого». Потому что потом никаких переговоров не будет. Эти ребята, которые умеют друг за друга постоять, которые там и в Африке, Азии, Латинской Америке воевали, они пойдут на все. Тоже можем замочить, но тысячи, тысячи погибнут мирных людей и тех, кто будет противостоять вагнеровцам. А это самая подготовленная в армии единица. Кто с этим станет спорить? Военные мои тоже понимают это, и у нас в Беларуси нет таких (настолько подготовленных). Это люди, прошедшие через не одну войну в разных местах. Поэтому, прежде чем мочить, надо подумать, что будет завтра. Надо посмотреть дальше своего носа, особенно ура-крикунам, которые сегодня топчутся на этой теме».
«Пойдем на Москву, нам нужна справедливость. Мы воевали, мы честно воевали. Вы же, Александр Григорьевич, знаете, как мы воевали?» — «Знаю». Но началась конкуренция между армией, как он сказал, и нашим подразделением. Нездоровая конкуренция. Межличностный конфликт между известными людьми перерос в эту драку. И вот тут я еще хотел бы сделать одно замечание, почему своим СМИ, пресс-секретарю поручил ни в коем случае не делать из меня героя, из Путина и Пригожина. Потому что мы прошлепали эту ситуацию. Мы ее упустили. А потом, когда она начала развиваться, мы видели и думали, что рассосется — и я, и Путин (я в меньшей степени, если уж откровенно говорить, но тем не менее). А оно не рассосалось. И столкнулись практически два человека, которые воевали на фронте. Я опять же в этой теме, в этом котле был постоянно. Я знаю работу Шойгу. Незаслуженно его порой критикуют. Шойгу здесь бывал не единожды. Конечно, я не могу в СМИ давать то, о чем мы говорили. Мы с ним вели очень серьезные переговоры. Генерал Хренин с ним встречался не единожды, и мы спокойно поддерживали, чем могли (а могли многое), и многое сделали. И в этом отношении Шойгу немало сделал. То есть он занял свою нишу там, где он может чего-то сделать».
«Евгений Пригожин… в этом отношении его можно понять. А если добавить, что он человек такой, как и Шойгу (у них характеры одинаковые), очень импульсивный, вот и началось».
«Последний аргумент был, когда в какой-то раз после первых переговоров он говорит: «Разрешите мне собрать командиров и посоветоваться». Я говорю: «Конечно, ты с ними посоветуйся, чтобы потом тебя не обвинили». В одиннадцать мы разговаривали, и в пятом часу вечера он мне позвонил и говорит: «Александр Григорьевич, я принимаю все ваши условия. Но… Что мне делать? Останавливаемся — они начнут нас мочить». Я говорю: «Не начнут. Я тебе гарантирую. Это я беру на себя». В контакте были с руководством России, ФСБ занималось в основном этим вопросом, с Бортниковым. Я просто настоятельно просил этого не делать. Бортников умный человек. Он сказал: «Александр Григорьевич, ну я же не дурак, я же понимаю, что может быть».
«Если они где-то остановятся, колонна сожмется… Она в кучу соберется… Чтобы не было, знаете, желания и искушения взять и ее тут накрыть. Пообещали: этого не будет. Я и сказал Пригожину: «Это — гарантия» — «Что дальше?» — «Вплоть до того, что я выведу тебя в Беларусь и гарантирую тебе полную безопасность. И твоим ребятам, которые вот сюда продвинулись этой колонной» — «Да, я вам верю. Я верю» — «Хорошо, в этом направлении будем действовать».
«К вечеру мы подошли к окончанию переговоров. Я торопился, потому что в 200 км до Москвы (я знал, меня Бортников проинформировал) уже выстроен рубеж обороны. Было собрано все (это Путин мне уже вечером сказал), как в годы войны. И курсанты… И милиция была в резерве — полторы тысячи. То есть они собрали прилично и в Кремле, и возле Кремля. Это было, я думаю, тысяч десять обороняющихся. И я боялся, что если вагнеровцы столкнутся с ними на этой черте (а это как раз было под 200 км до Москвы), прольется кровь и тогда все. Я говорю (Пригожину): «Хорошо. Бортников этим занимается. Тебе надо с ним связаться» — «Он не берет трубку» — «Возьмет. Через 20 минут звони». Попросил Ивана Станиславовича (Тертеля, председателя КГБ): срочно, говорю, найди Бортникова, пусть мне позвонит. Он позвонил. Я говорю: «Александр Васильевич, обязательно возьми трубку, если тебе позвонит Пригожин». У него, конечно, внутри все клокочет. Я говорю: «Слушай, отложи все в сторону и сделай, как мы с ним договорились». Они переговорили. Он развернул колонну и они пошли в свои лагеря в Луганскую область. Они ушли в лагеря. Я переговорил с Путиным вечером. Я его еще раз попросил: «Ни в коем случае» — «Да. Хорошо. То, что обещал, я все сделаю». Он выполнил. Смута таким образом была предотвращена. Опасные события, которые могли быть, были сняты. Гарантии безопасности, как он вчера сказал, пообещал, были предоставлены».