О чём умолчал Путин в своей статье про Украину

Статья Владимира Путина «Об историческом единстве русских и украинцев» посвящена отношениям внутри одного Народа. Но если вопросы общей истории и судьбы отражены в статье детально, то о важных моментах, которые определяют сегодняшние политические реалии, необходимо сказать дополнительно.

Казацкая старшина — провозвестница «европейского выбора» Украины

Когда мы говорим о значении духовных связей двух народов и личности гетмана Богдана Хмельницкого (политика которого в конце концов привела к Переяславской Раде), мы как правило упускаем из вида значение козацкой старшины — полковников, сотников, иных влиятельных деятелей Войска Запорожского, которые играли огромную роль в принятии тех или иных решений, в частности, избрании самого гетмана. И любой гетман был вынужден считаться с их коллективным мнением.

Старшина, по своему воспитанию и привычкам сформированная в анархических реалиях Польши XVI–XVII веков, видела себя равной польской шляхте — вполне вольной, понукающей верховной властью и своими холопами. Собственно, козацкая старшина (наряду с родовитыми наследниками древнерусской знати) считала и называла себя «Русской шляхтой», как бы проводя прямую аналогию со своими польскими «коллегами» и предполагая аналогичные преференции.

Воссоединение двух ветвей Русского народа состоялось в 1654 году при некоторых политических и экономических условиях, которые выторговала себе козацкая старшина у жестко централизованного Московского царства: автономия во внутренних вопросах, значительные налоговые льготы, свобода торговли и производства, в частности, винокурения.

И когда московское правительство по тем или иным соображениям пыталось эти льготы ограничить, старшина легко переходила на сторону тех, кто обещал их благополучию большие возможности — будь-то поляки, турки или шведы. Главной идеей старшины было не «национальное возрождение», а земли, крепостные, жалование и т. п.

Последовавшая после смерти Хмельницкого яростная междоусобица и Руина — это война за привилегии старшины, в которой «русская шляхта» менее всего щадила жизни обычных жителей Малороссии, которые в отчаянии искали справедливости у царской власти. Например, в 1696 году, уже при гетманстве Мазепы, киевский воевода князь Барятинский получил от стародубского жителя Суслова письмо, в котором тот писал: «У казаков жалоба великая на гетманов, полковников и сотников, что для искоренения старых казаков, прежние вольности их все отняли, обратили их себе в подданство, земли все по себе разобрали».

Богатели, наглели, игнорировали централизованное государство — ведь та же Польша давала для шляхты куда больше прав и вольностей.

Сравнивали и пытались играть самостоятельную роль, ярким примером чего стал мятеж гетмана Мазепы, которого, напомню, не поддержал ни народ малороссийский, ни основная часть рядовых козаков. Хотя последовавшее в ответ жестокое разорение гетманской столицы Батурина и Запорожской Сечи осталось в народной памяти как некий эпос, где жестокие «москали» — это царские солдаты.

Как известно, спустя век непрерывных притязаний козацкая старшина своего добилась и была уравнена в правах с коренным русским дворянством, приросла богатыми землям и крепостными из числа бывших свободных жителей Малороссии.

Многие из вчерашней старшины за деньги обзавелись родословными, что вызывало ироническую реакцию русской знати. Вспомним хотя бы пушкинское стихотворение «Моя родословная», где он говорит, что его дед «в князья не прыгал из хохлов» — намёк на вчерашних Иванко и Грицько, вдруг ставшими родовитыми особами, вполне очевиден.

Малороссийское дворянство отвечало взаимностью. И если родовитостью выделиться не получалось (ввиду его очевидной сомнительности), то подчеркивать региональные особенности — оттенённые сакральным значением Киева в общерусской истории, оказалось в радость. И здесь возникает вопрос языка как некой формы особости — дворянство вдруг заговорило языком простонародья, хотя ранее отлично изъяснялось литературным русским языком, на котором написана даже пресловутая «Конституция» Филиппа Орлика.

Вопрос языка — вопрос региональных различий, особой аутентичности.

Простонародная мова легко вошла в культуру местной элиты, которая и сама, по правде говоря, недалеко от того простонародья ушла. Со времени, когда ради шутки царский офицер Иван Котляревский переозвучил на простонародный говор пафосную «Энеиду», до вторжения в мировую литературу Гоголя с его «Вечерами на хуторе близ Диканьки» малороссийская идея проделала весьма значительный путь самоутверждения. И тот же Гоголь не только не стеснялся родного малороссийского говора, а всячески его подчеркивал, охотно искал повод продемонстрировать самолично, использовать в своих произведениях.

Важнейшую роль в преодолении комплекса неполноценности неофитов и провинциалов сыграло появление в 1822 году книги видного царского чиновника, современника историка Николая Карамзина, писателя Дмитрия Бантыш-Каменского «История Малой России от водворения в ней славян до уничтожения гетманства».

Произведение комплиментарное, полное сказов и легенд, весьма сомнительное с точки зрения современных историков. Но, тем не менее, оказавшее большое влияние на всю образованную малороссийскую элиту, у которой появилась собственная упорядоченная история — с волнующими теориями их происхождения от легендарных народов, памятью о вольностях и свободах старшины, их давних связях с «цивилизованной» Европой. Теми же поляками, которые в Российской империи считались чуть ли не образцами европейской культуры (что-то вроде прибалтов в СССР).

Это самоощущение наслаивалось на остатки былой автономии и местного самоуправления (которые были окончательно ликвидированы лишь при Николае I), реальными и мнимыми отличиями Малороссии от коренной России. Не обошлось и без польского подстрекательства — в руках неутомимо сражавшихся за восстановление своей государственности поляков находилось дело образования на Правобережной Украине. Да и на Левобережье с ними приходилось считаться (в частности, первым попечителем Харьковского учебного округа был граф Северин Потоцкий).

Идея малороссийской особости, постепенно проникая от дворянства вглубь разночинцев и полуобразованных народных масс, приобретала даже революционные черты (Кирилло-Мефодиевское братство), но происходило это скорее под влиянием интеллектуальной европейской моды и революционных событий середины XIX века, нежели реальных потребностей полуденного края.

Выходящая на авансцену истории русская интеллигенция бредила «европейскими ценностями», и ее украинская часть отличалась от общих демократических устремлений лишь тем, что опиралась на особость исторического пути Малороссии.

По ее мнению, более свободного, вольнолюбивого и готового к переменам общества.

От особости к самостийности

В последней трети XIX века украинство стало вполне сформировавшимся политическим движением, имевшим своих «святых» (Т. Шевченко), «спонсоров» (к примеру, семейство Алчевских), «идеологов» (М. Драгоманов, родной дядя поэтессы Л. Украинки). Последний выдвинул идею переустройства взаимоотношений Великороссии и Малороссии на основах федерализма, то есть обособления важнейшей части Империи и вывода ее на равнозначный уровень. То есть «украинский вопрос» существовал задолго до Февральской революции, и неправильно считать, будто он появился исключительно в результате иностранной интриги.

Украинство стало популярной формой фронды, которое охватило не только узкую прослойку национальной интеллигенции, но и салоны Петербурга.

Появился даже специальный термин — «хохломания», обозначавший привязанность не столько к Украине, сколько к воображаемому «свободному духу» Запорожской Сечи, романтическому представлению о прошлых вольностях, стремлению к демократизации общественной жизни.

В частности, с «хохломанами» полемизировал Антон Чехов, который себя тоже считал отчасти малороссом. А если мы присмотримся к классической картине Ильи Репина «Не ждали», изображающую возвращение из неволи политического узника, то увидим на стене его квартиры не только портрет Николая Чернышевского (икону стиля российских революционеров), но и равнозначный портрет Тараса Шевченко.

По мере роста радикальных революционных настроений в Российской империи радикализировался и «украинский вопрос». Надо понимать, что в начале ХХ века российское революционное движение было явлением весьма кровавым — террористы убивали не только министров или губернаторов, но и десятки чиновников, полицейских, осведомителей. Редкая неделя обходилась без политического убийства. И если такое возможно в имперских столицах, то почему должна отставать «вольнолюбивая» окраина?

На этом фоне появляется манифест «Самостийна Украина» адвоката Николая Михновского, одного из главарей «Украинской Революционной Партии».

Здесь уже впрямую звучит призыв к отделению Украины, и обоснования ее отдельной от России государственности, которые и доныне используется в украинской политике: якобы преемственность «Украинской государственности» от княжеств Киевской Руси, Галицкого княжества, Литовско-Русской державы, гетманатов Хмельницкого и Мазепы.

Далее, настаивает Михновский, в результате Переяславской рады была создана «конфедерация» равноправных России и Украины (это прямая подтасовка), условия конфедерации не выполнены, и потому Украина имеет право на отделение.

Причём вопросы национального размежевания Михновский предлагает решать в духе радикального национализма, что сформулировано им в «10 заповедях» (1904 г.): «Все люди — твои братья, но москали, ляхи, угри, румыны и жиды — это враги нашего народа»: «Украина для украинцев!», «Всюду и всегда употребляй украинскую мову. Пусть ни жена твоя, ни дети твои не поганят твой дом языком чужаков-угнетателей», «Не бери себе жены из иноплеменников, твои дети будут тебе врагами» и т. д.

Надо понимать, что вся его партия насчитывала с десяток человек, и радикальные требования Михновского выглядели дикостью. Малороссы в подавляющем большинстве считали себя частью единого русского народа, и изыски в петербургских, киевских и львовских гостиных их обычной жизни пока абсолютно не касались.

О Львове особо. Труды харьковского адвоката Михновского были опубликованы во Львове, где вообще в то время публиковалось большое количество литературы и периодики на украинском языке.

Встревоженная развитием панславизма Австро-Венгрия увидела в украинстве серьёзный противовес действиям России на чешском и балканском направлении. В австрийском Львове жил будущий глава Центральной Рады Михаил Грушевский, до 1905 года отсиживался Симон Петлюра, почти постоянно обитал идеолог украинского национализма Дмитрий Донцов и множество иных персонажей.

Во время Первой мировой войны русофильское движение в Галиции было подавлено самыми жестокими и кровавыми методами (достаточно вспомнить концлагеря Талергоф и Терезин), зато оказалась востребована русофобия украинских националистов. Так Донцов издал на немецком языке программную работу «Украинское государство и война против России», в которой обосновал необходимость раздела Российской империи и создания ей сильного противовеса — в виде независимой Украины.

Как утверждал Донцов, для Германии и Австрии это единственная возможность раз и навсегда избавиться от панславистской угрозы.

А для этого достаточно восстановить «прежнюю свободу» Украины и оказать покровительство этому новому государству — тем самым обеспечив «политическое равновесие» в Европе.

Призывы были услышаны. В числе других национальных формирований Австро-Венгрии из галичан созданы подразделения «Сечевых стрельцов», а в правители Украины был намечен некий гомосексуалист Василь Вышиваный (на самом деле Вильгельм Франц Габсбург-Лотарингский), однако судьба распорядилась иначе…

Тем временем украинская политическая жизнь в России шла своим чередом. В частности, после революции 1905 года в Киев вернулся Симон Петлюра, а после создания УСДРП (Украинской социал-демократической рабочей партии) вошёл в её Центральный комитет. Имелись иные формы представительства на национальной и региональной основе, в том числе, и в Государственной думе.

После усмирения Первой Русской революции и эмиграции наиболее радикальных элементов украинского национал-движения, сепаратистские идеи во многом потеряли свою актуальность для региональной элиты (а для обычного народа никогда и не имели).

С началом Первой мировой войны Петлюра даже опубликовал манифест-декларацию «Война и украинцы», в котором указывал, что украинцы выбирают сторону России и будут защищать свою землю. Петлюра заверял русское правительство в том, что украинцы «не поддадутся провокационным воздействиям и выполнят свой долг граждан России в это тяжёлое время до конца». Более того, утверждал, что выступает за объединение всех (в том числе галицийских) украинцев под эгидой России.

Последовавший в 1917 году развал Российской империи вывел «украинский вопрос» на новый уровень — в частности, Временным правительством было санкционировано создание «национальных» военных частей. Созданная явочным порядком Центральная Рада менее чем за год прошла путь от требований автономии в составе России до провозглашения Независимости. И для идеологического обоснования оной в полной мере пригодились и мифология Бантыш-Каменского, и русофобия Михновского, и домыслы Грушевского с его нелепой Русью-Украиной.

Сто лет ненависти

После создания Украинской Народной республики (УНР), пожалуй, впервые широкие слои населения столкнулись с потугами насильственной украинизации, и категорически не приняли ее. Власть киевского правительства опиралась не на народ, а на штыки различных интервентов, небольшую часть национальной интеллигенции, крупных сельских хозяев (в период правления гетмана П. Скоропадского). Русские города вчерашней Империи куда более симпатизировали белому движению или даже большевикам — в зависимости от социального происхождения горожан.

Петлюровцы с их погромами, разнузданностью, опереточной украинизацией стали понятием нарицательным.

Разгром УНР был обусловлен не только превосходством противостоящих им сил (били их и красные, и белые, и даже махновцы), но пустотой и фальшивостью их идеологии, в единый момент провозгласившей столетиями русских людей неведомыми украинцами. Великолепные картинки абсурдной «украинизации» оставили нам писатели-очевидцы Владимир Короленко, Михаил Булгаков, Константин Паустовский.

Идеи как бы имелись, но заразить ими миллионы людей националисты просто не успели — были сметены центростремительными устремлениями «глубинного Народа», который не понимал и не хотел понимать чаяний новой старшины и панства. Инфицировать выпало на долю иных — которых сегодня в рамках «декоммунизации» проклинают.

Свидетельством того, что принципиальной разницы между двумя видами украинизаторов в данном конкретном вопросе не было, стало скорое возвращение в Советскую Украину таких ключевых деятелей Центральной Рады, как В. Винниченко и М. Грушевский. Или то что главным «украинизатором» первых лет советской власти стал кровавый руководитель украинской ЧК Николай Скрыпник (памятник которому до сих пор украшает Харьков, несмотря на провозглашенную «декоммунизацию»).

Тем временем, оставшиеся в эмиграции наиболее оголтелые украинские националисты искали возможности для реванша. Как и многие деятели той эпохи они видели противоядие от большевизма в громко заявившем о себе фашизме. Под прямым влиянием фашистских идей Дмитрием Донцовым была написана и в 1926 году издана книга «Национализм».

Согласно ей, принципы, которыми руководствуются нации в борьбе друг с другом, — это превалирующая над разумом «воля»; отрицающая силу науки грубая физическая сила; насилие сильного над слабым; территориальная экспансия, расизм, фанатизм; беспощадность к врагу и ненависть к чужому, вплоть до сознательной аморальности.

Донцов в принципе отрицает эффективность миролюбивых форм политической борьбы, требует максимальной жестокости по отношению к «врагам нации» и полной покорности низших классов собственного народа правящей национал-элите.

Эта книга стала программной для созданной в 1929 году Организации Украинских Националистов (ОУН) во главе с бывшим офицером австро-венгерской армии Евгением Коновальцем. ОУН появилась в результате слияния разрозненных организаций эмиграции, вроде Украинской Войсковой организации, Союза Украинской националистической молодежи, Союза Украинских фашистов. Особо оуновцами эксплуатировался донцовский «национальный» образ «козаков» и «свинопасов» — то есть боевитых лидеров и покорной им толпы. Образ прямо ассоциирующийся с былым значением и мечтами архаичной козацкой старшины.

После прихода к власти Гитлера сотрудничество германских спецслужб с ОУН интенсифицировалось вплоть до прямых финансовых вливаний.

А в трудах идеологов ОУН, вроде Донцова, Ленкавского, Липы, Сциборского отчетливо звучат те или иные нацистские тезисы — от животного антисемитизма до слепого вождизма.

Последний, впрочем, сыграл с движением дурную шутку: после гибели Коновальца движение было разорвано амбициями вождей рангом поменьше — Андреем Мельником и Стефаном Бандерой. Но в любом случае оба они находились под патронатом гитлеровских спецслужб (гестапо и абвер, соответственно), и оба крыла ОУН* были активно задействованы во время гитлеровского вторжения — ибо их главным и общим врагом была Советская Россия.

ОУН обеспечивала вермахт живой силой для регулярных частей (батальоны «Нахтигаль», «Роланд», дивизия «Галичина»), личным составом карательных батальонов (шуцманшафтов), «походными группами» ОУН (издание на украинском языке оккупационных газет, переводчики, служащие управ).

Личности многих из этих военных преступников, их глорификация, их пропагандистские клише — ныне стали идеологической основой постмайданного режима, вплоть до воинского приветствия ВСУ. Прямое влияние немецких нацистов угадывается и во внешних ритуалах украинского национализма, и в его лозунгах, вроде «Украина понад усэ» (калька с девиза «Германия превыше всего»).

В качестве примера опровержения мифа о «борьбе» украинских националистов можно привести слова украинского историка Данилы Яневского (ярого ненавистника России), который, тем не менее, в эфире YouTube-канала «Island TV» походя развенчивает легенды о якобы пострадавшем в немецком концлагере Бандере: «Он [Бандера] живёт в трёхэтажном доме, абсолютно спокойно переписывается с семьёй, встречается с дипломатами Японии и Хорватии и просит сестру прислать ему львовских шоколадок, потому что ему без этого тяжело…». И пока он таким образом развлекается, его подручные убивают десятки тысяч людей на оккупированных немцами территориях.

Убивали не только евреев, поляков, русских. Тридцать тысяч человек были убиты бандеровцами уже после того как ОУН-УПА* ушла в подполье, причём подавляющее большинство убитых — мирные жители Западной Украины и гражданские специалисты (врачи, учителя), присланные для работы из Украины восточной.

Слово «бандеровцы» на десятилетия стало именем нарицательным, синонимом зверства и тупой жестокости.

Хотя нашлись страны и силы, которые предпочли забыть об их преступлениях — в рамках новой геополитической схватки с Россией.

Сложившаяся в США, Канаде, ФРГ, Австралии послевоенная украинская диаспора в значительной степени состояла из тысяч украинских националистов и членов их семей, бежавших от наступающих советских войск, а также переехавших на Запад в рамках эмиграции 20-х —30-х годов галичан и угнанных немцами во время войны бывших советских граждан. Диаспора (при поддержке официальных лиц и организаций западных стран) создала довольно развитую инфраструктуру — с собственными пропагандистскими структурами, молодежными организациями, СМИ, понятием о преемственности «украинской идеи» от УНР и ОУН.

Идея эта — жестко-антирусская, антимосковская, что и привлекало в ней власти США, подобравших недобитых укрогитлеровцев для своих целей: от засылки диверсантов до пропагандистской работы на Советский Союз (благо, беглым украинским националистам было не привыкать). И как только внутренние условия в СССР позволили, это влияние стало осуществляться открыто. Причём, что характерно, националисты различных советских окраин (в украинском варианте «Руха за перестройку») действовали скоординированно со столичными либералами — посильно поддерживая их требования и неумолимо раскачивая страну.

Поиск и формирование нового поколения «лидеров общественного мнения» на Украине осуществлялся в невероятно благоприятных условиях.

Перестройка, «революция на граните» и последующая независимость Украины открыла общественности множество новых имён, которые быстро попадали в поле зрения опытных кураторов, обеспечивались медийной поддержкой, грантами (весьма нелишними в «лихие девяностые»), продвигались на ответственные посты. Под неусыпным патронатом диаспоры, явочным порядком, а потом и открыто началась (точнее, продолжилась) проповедь русофобии.

Пока переобувшаяся на ходу партийная верхушка сосредоточилась на дележке экономических активов, ранее непрестижная гуманитарная сфера была отдана на откуп националистам, а с 1992 года начались попытки насильно расколоть РПЦ. Кроме того, началось формирование военизированных ультраправых группировок, которые обеспечивали запугивание и давление на «пророссийские» силы (в частности, в Крыму) и участвовали в войнах против интересов России (Абхазия, Чечня). Функционеры УНСО (Дмитрий Корчинский) или СНПУ (Андрей Парубий) до сих пор играют заметную роль в украинской политике.

Победа на пророссийских настроениях Леонида Кучмы обернулась вошедшим в поговорку названием книги-манифеста «Украина — не Россия», ставшим неофициальным девизом местного олигархата — «Незалежную должен грабить украинский олигархат».

Увы, сложнейшая ситуация в России лишь способствовала подобному обособлению, и сама она не проявляла к Русской Украине ни малейшего интереса.

Тем временем на Западной Украине возникают многочисленные молодёжные лагеря, куда местные отделы образования направляют всех желающих (особенно, подростков с выраженными лидерскими качествами). Там молодёжь подвергают «патриотической» обработке, многочисленные НКО и фонды создают индустрию «гражданского общества». Через серию протестных акций, апофеозом которых стала «Оранжевая революция» 2004 года, к власти приводится откровенно русофобская власть во главе с мужем идейной националистки Кэтрин Чумаченко Виктором Ющенко. С тех пор бандеровская идеология фактически становится официальной идеологией нынешней Украины, хотя до ее абсолютного торжества оставалось ещё десять недолгих лет.

Вместо эпилога

Вместо того чтобы говорить с «глубинным народом», российская власть упорно пыталась договориться со «старшиной», которая со времён Богдана Хмельницкого всегда была готова переметнуться на сторону тех, кто пообещает больше. Самое концентрированное скопление «оранжевых» политиков, которое я когда-либо видел в жизни, — это празднование Дня России в киевском выставочном комплексе «Арсенал» в 2013 году.

А тем временем немногочисленные пророссийские организации с одной стороны подавлялись и поглощались Партией Регионов, с другой — находились вне внимания российской «мягкой силы» (кроме каких-то этнографических мероприятий). Ставка делалась на договоренности с элитой, но после госпереворота 2014 года договорённости рассыпались в прах, остававшиеся пророссийские силы были раздавлены, собственных структур и СМИ не оказалось.

Утрата Украины — есть поражение стратегическое и отдельными тактическими успехами положение дел не спасти, даже если власть и поменяется.

Американцами и их союзниками заготовлены целые армады политиков, журналистов, историков, социологов, экспертов и прочих «активистов» — последствия прочно отданного на откуп националистам образования. И если мы посмотрим на нынешних «новых управленцев», почти все они прошли стажировку или учебу на Западе. С Россией их уже ничего не связывает.

Ориентирующиеся на Запад получали всё, смотрящие на Россию — ничего. И не надо удивляться обилию антирусских русских — это не только предательство, но и прагматизм. Я лично знаю десятки талантливых людей, которые сделали свой выбор не по совести, а по необходимости, и время пока доказывает их эгоистическую правоту. Над мечущимися между СБУ и ФМС пророссийскими согражданами они потешаются.

Надо также понимать, что возможности пророссийского движения на Украине упали до минимума: уход Крыма и Донбасса обусловил резкое сокращение электоральной базы, неформальные пророссийские силы разгромлены, русофобия стала официальной идеологией, ультранационалистические и неонацистские группировки методично добивают тех, на кого не желает тратить время и силы официальная власть.

Украина превратилась в опасный антироссийский плацдарм — базу для терроризма, диверсий, психологический и пропагандистской войны. А при удобном случае — и военной эскалации.

Майданный режим — враг, и враг заклятый, но из Москвы его до сих пор умудрялись подкармливать, в том числе стратегическими товарами, вроде дизельного топлива для ВСУ.

Кабинетные политтехнологи и доныне мыслят категориями обыденных выборов — «здесь пропаганда, а здесь „серьёзные люди“ договариваются», хотя эти реалии в давнем прошлом. Появился огромный пласт новой «старшины», которая впрямую кормится с войны и русофобии, искренне убежденная в моральном превосходстве Запада, готовая воевать с Россией самыми подлыми способами. В этих условиях было необходимо прямое обращение Русской власти непосредственно к украинскому народу, и оно прозвучало.

Статья президента РФ Владимира Путина «Об историческом единстве русских и украинцев» — это слова, очень важные слова. Но следом нужны ещё и дела. Как было сказано выше, проблема появилась отнюдь не в 2014 году. И если ничего не делать (или делать недостаточно), она продолжит углубляться.
Константин Кеворкян