«Она еще не остыла, а они уже делили её наследство»: муж-альфонс, пьющий сын и адские боли — что сгубило Любовь Полищук.
data-testid=»article-title» class=»content—article-render__title-1g content—article-render__withIcons-3E» itemProp=»headline»>«Она еще не остыла, а они уже делили её наследство»: муж-альфонс, пьющий сын и адские боли — что сгубило Любовь Полищук.СегодняСегодня9412 минОглавление
Показать ещё
Её финальный экранный образ навсегда остался в памяти зрителей — роль матери главной героини в лёгком, но по-своему обаятельном сериале «Моя прекрасная няня». Там она громко и заразительно смеялась, будто в её жизни никогда не было ни страха, ни боли. Но внимательные поклонники замечали — под слоем макияжа лицо было неестественно бледным, как будто внутри всё угасало. Позже стало известно: она играла, несмотря на опухоль позвоночника. Кто ещё смог бы вынести такое?
Любовь Полищук… Страна знала её как воплощение женственности, харизмы и внутренней силы. Она принадлежала к тому редкому типу людей, кто не сдаётся даже тогда, когда невозможно встать с постели. Но стоит погрузиться в её судьбу глубже, и становится ясно: красота, вместо того чтобы облегчать путь, только мешала. Слишком выразительная. Слишком живая. В обществе, где ценят серость и предсказуемость, она была будто яркий бутон, пробившийся сквозь бетон. А по таким цветам — часто не задумываясь, ходят ногами.
Барачная юность и танцы среди разрухи
Любовь Григорьевна родилась и выросла в Омске, в самой обычной, скромной семье. Мама, Ольга Пантелеевна, трудилась портнихой, а отец, Григорий Мефодиевич, зарабатывал на стройке. Домом им служил барак — длинный и промозглый. За стенкой жили бывшие зэки, запойные соседи, повсюду вонь перегара, постоянная ругань, серые стены. Но среди этого бытового мрака девочка с яркими глазами и неуемной фантазией продолжала танцевать. Там, где взрослые пили, она ставила воображаемые спектакли.
Любовь Полищук в детстве. Фото из отрытых источниковЛюбовь Полищук в детстве. Фото из отрытых источников
Отец так и не принял её выбор. Ему казалось, что всё, чем занимается дочь, — это просто баловство. Он часто спрашивал:
«Ты всё пляшешь и что-то там рассказываешь, а работа у тебя когда будет? Настоящая?»
Любовь терпеливо объясняла, что актёрская профессия включает и танцы, и речь, и перевоплощение. Но для Григория Мефодиевича всё это было несерьёзным занятием — «кураж да веселье». И уж точно не работой в его понимании.
Когда пришло время поступать, в театральный институт Любовь попасть не смогла. Не потому что таланта не хватило — просто не успела вовремя подать документы. Не растерялась: пошла в местное эстрадное училище. С первого же дня она выделялась среди других: высокая, пластичная, с живыми глазами, с голосом и харизмой, которые невозможно было не заметить. Она красиво пела, уверенно танцевала, быстро схватывала материал — словно сцена была её естественной средой обитания.
Любовь Полищук с мамой. Фото из отрытых источниковЛюбовь Полищук с мамой. Фото из отрытых источников
Но её яркость быстро обернулась проблемой. Особенно в личной жизни. Первый супруг, Валерий Макаров, сам был актёром, но рядом с ней тускнел. И эта разница в масштабе начала разрушать их брак.
Слишком сильная для слабых мужчин
Валерий Макаров, по меркам провинциальной сцены, был очень даже подающим надежды актером. Но стоило ему оказаться рядом с Любовью, как он становился серым незаметным мышонком. Она выходила на сцену — и зал замолкал, впитывая каждую интонацию. Макаров просто растворялся в её свете, и этот контраст становился невыносимым.
Любовь Полищук и Валерий Макаров. Фото из отрытых источниковЛюбовь Полищук и Валерий Макаров. Фото из отрытых источников
Со временем Макаров начал пить. Сначала из-за неуверенности, потом — из зависти, а дальше — от бессилия. Алкоголь превратил творца в агрессора. В пьяных приступах он нередко бил Любу. Она молчала, терпела, пока однажды судьба не протянула ей руку помощи.
Однажды в Омск приехал директор филармонии. Увидел Полищук на сцене — и всё стало ясно с первой минуты. Её потенциал был слишком велик для провинциальных подмостков. Без сомнений Люба оставила мужа и рванула в Москву. Чтобы наконец стать той, кем должна была быть.
Столица — не ждала. Но и не могла игнорировать
Москва не бросилась ей навстречу. Напротив — встретила сквозняками, недоверием и равнодушием. Без связей, без громкой фамилии, без поддержки — она была просто ещё одна провинциалка среди сотен. Но внутри у неё горел огонь. И в её глазах было то самое необъяснимое — харизма, которую невозможно натренировать. Ей не помогали — и она не просила. Всё делала сама. Бралась за любую возможность. Шла туда, куда другие не шли.
Кадр из к/ф 12 стульев. 1976 г.Кадр из к/ф 12 стульев. 1976 г.
А потом — случилось то, о чём знали лишь немногие. Ещё в конце 70-х, во время съёмок культовых «Двенадцати стульев», её партнёр, Андрей Миронов, по сценарию должен был подхватить её в кадре. Но не успел, и Люба сильно ударилась о бетонный пол. В кадре — дубль получился живым, его оставили. За кадром — ей вкололи обезболивающее, переодели и снова выпустили на съёмочную площадку.
Врачей никто не вызывал. Тогда это считалось обычным делом. Но именно с этого момента начался тот невидимый отсчёт — маленькая трещина в позвоночнике, которая со временем превратилась в приговор.
Вторая любовь, изматывающая гонка и боязнь нищеты
О её втором браке много судачили. Для многих это была странная пара: Люба, с её простыми сибирскими корнями, — и он, Сергей Цигаль, скульптор, представитель интеллигентной московской элиты, воспитанный среди книг, галерей и камерных музыкальных вечеров. В его доме не кричали, не хлопали дверьми и не закусывали солёным огурцом, а неспешно пили чай с «Птичьим молоком» и читали Пастернака вслух. Он был совсем другим — не как Макаров. Спокойный, мягкий, вроде бы надёжный. И, быть может, именно это ощущение тихой опоры она в нём и полюбила.
Сергей Цигаль и Любовь Полищук. Фото из открытых источников. Сергей Цигаль и Любовь Полищук. Фото из открытых источников.
Но семейное счастье оказалось сложным. Сын от первого брака, Лёша Макаров, так и не принял нового мужчину в жизни матери. Это било по сердцу особенно больно, ведь Люба всегда мечтала о полноценной семье, которой у неё никогда не было.
Позже у них с Сергеем родилась дочка — Мариэтта. Красавица, умница, с тем же внутренним огнём, что и у матери. Но к тому моменту Полищук уже жила на грани. Сон стал роскошью, еда — по остаточному принципу. Гастроли сменялись съёмками, театральные репетиции — работой в озвучке. Она не могла остановиться. Где-то в глубине души её гнала паническая боязнь снова остаться ни с чем. Это был страх бедности, впитанный с детства, где ломтик хлеба с маслом был праздничным лакомством, а новые сапоги — событием всего года. Тем более что Сергей, несмотря на всю свою интеллигентность, не мог обеспечить семью на уровне, которого требовала столичная реальность.
Женщина-оркестр. Актриса вне жанра
Любовь Полищук была актрисой с поразительным диапазоном. На экране она не просто читала текст — она проживала его в каждом движении. Казалось, что её тело чувствует не строчки в сценарии, а дыхание самой жизни. В «Интердевочке», в «Женщине, которая поёт», в десятках других фильмов и спектаклей она демонстрировала то, что не могли передать слова.
Кадр из к/ф «Интердевочка» 1989 г.Кадр из к/ф «Интердевочка» 1989 г.
Но особенно в памяти зрителей остались её яркие, почти карикатурные героини. Даже в, казалось бы, второстепенной роли в «Моей прекрасной няне» — образе шумной, но обаятельной мамы няни Вики — Полищук выдала потрясающий уровень игры. Она была одновременно смешной и живой, взбалмошной и трогательной. Абсурдность её реплик никогда не звучала искусственно — наоборот, они казались выдернутыми из реальной жизни, подслушанными где-то на лестничной клетке.
Во время съёмок «няни» она порой работала по 14–16 часов в сутки. Все удивлялись, откуда в ней силы. Спина мучила её невыносимо — старая травма превращалась в хроническую пытку. Но даже после съёмок она ехала в театр, выходила на сцену и снова отдавалась роли без остатка.
Кадр из сериала «Моя прекрасная няня» 2004 г.Кадр из сериала «Моя прекрасная няня» 2004 г.
Когда её спрашивали: «Зачем ты так живёшь?», она только пожимала плечами: «А я иначе не умею». В какой-то момент работа стала её щитом. Её способом доказать — себе, миру, болезни — что она ещё здесь. Что она сильнее страшного диагноза.
Семейные трещины — и разные правды
Сын утверждал позже, что мать так рьяно работала потому, что содержала всех — и детей, и мужа. По его словам, Цигаль не слишком стремился зарабатывать и, по сути, жил за счёт Любы.
Но сама она это отрицала. Полищук беззаветно любила Сергея, защищала его, как могла. Да, их союз был непростым. У Любы был взрывной, неудержимый характер, эмоциональные вспышки случались часто. Но она честно признавалась: сохранить брак помогала не она, а Сергей. Его кротость, терпение и мудрая сдержанность.
Фото из открытых источниковФото из открытых источников
Они были разными. Но всегда вместе. И несмотря на споры, усталость, болезни и финансовые тревоги — они оставались семьёй. А для Любы это было важнее всего.
Цена молодости
В начале 90-х годов Полищук решилась на шаг, который в то время казался дерзким и почти революционным — пластическая операция. К тому же удовольствие не из дешевых. Позже она сама признавалась: сильно переживала, но всё прошло удачно. Лицо стало свежее и моложе.
Фото из открытых источниковФото из открытых источников
Но на этом она не остановилась. Ей предложили новое «чудо» эстетической медицины — уколы молодости. Что именно вводили ей под кожу, так и осталось тайной. Одни шептались о стволовых клетках, другие — о какой-то чудо-сыворотке, привезённой из Израиля. Третьи же уверяли: был это всего лишь сомнительный препарат, замаскированный под «эликсир вечной молодости».
Результат был впечатляющим. Кожа засветилась, лицо как будто заиграло изнутри. Визажисты были в восторге, режиссёры — тем более. И она сама чувствовала прилив уверенности. Казалось, будто нашла способ обмануть время. Но очень скоро её тело напомнило: ничего не проходит даром.
Прошло всего несколько лет — и начались операции на позвоночнике. Диагноз прозвучал как приговор — саркома, рак костной ткани. Один из самых жестоких и мучительных. Боль в спине стала постоянным спутником. Ходить было трудно, стоять — пыткой. Между съёмками она лежала на жёсткой доске, чтобы как-то разгрузить позвоночник.
Фото из открытых источников Фото из открытых источников
Во время работы над «Моей прекрасной няней» она снималась буквально лёжа: между дублями — раскладушка, обезболивающие уколы, короткий отдых. Потом — снова грим, снова съёмка, будто ничего не происходит. А ночью — тишина и мучительная, режущая боль, которую не унимает ни один препарат. Только мысль стучит внутри: «Хоть бы ещё немного… Ещё пожить…»
Друзья позже признавались: у них было такое чувство, будто Любовь Григорьевна заранее знала, что времени почти не осталось. Она спешила. Соглашалась на все проекты. Работала на износ. Потому что это была не просто работа — это была борьба. За жизнь. За то, чтобы остаться нужной, востребованной.
И — за деньги. Она до конца своих дней так и не избавилась от страха нищеты. Детская память о пустом столе и старом пальто никуда не делась. Государство, несмотря на звание и народную любовь, обеспечивало лишь формальный статус. А ей хотелось не выживать — а жить. Пусть недолго. Но с достоинством.
Последняя сцена
Весна 2006 года. Она выходит на площадку не просто ради роли. В этот день она будто пришла проститься. Не словами, не жестами, а просто — присутствием. В кадре она всё ещё улыбается, держится, играет. Но в глазах — другое. Там уже нет будущего.
Кадр из сериала «Моя прекрасная няня» 2006 г.Кадр из сериала «Моя прекрасная няня» 2006 г.
За последние дни её состояние резко ухудшилось. Врачи в Москве развели руками: помочь нечем. За рубежом, в Израиле, вынесли окончательный диагноз — страшный и бесповоротный. Метастазы. Шансов больше нет.
И тогда она принимает решение: не больница. Не реанимация. Только дом. Ей не нужны больше ни капельницы, ни лампы на потолке, ни шорохи медицинских халатов. Лишь тишина родных стен. Только кровать, где можно лечь не как пациент, а как человек. Рядом — муж. И, если захотят, — дети.
Алексей узнал всю правду слишком поздно. До самого конца он был уверен: мама справляется. Она всегда справлялась. Она так тщательно скрывала своё состояние, что даже близкие не чувствовали приближение конца. Силой воли, привычкой к самоотверженности, маской бодрости — она оберегала сына. Не хотела, чтобы он жил в тревоге. Даже уходя, старалась не быть обузой. И только в последний момент — телефонный звонок. Короткий. Страшный. Без лишних слов. Он приехал — и увидел то, что невозможно было принять.
После неё — пустота.
Лишь после её ухода Алексей Макаров по-настоящему осознал: сколько на ней держалось, как много скрывалось за её стойкой улыбкой и внешней лёгкостью. Эта хрупкая женщина тянула на себе целый мир — и не позволяла ему разрушиться. А потом её не стало — и всё начало сыпаться. Почти сразу после похорон отчим, Сергей Цигаль, отобрал у Алексея ключи от квартиры. Да и в целом Алексею вместе с бабушкой пришлось отказаться от наследства.
Алексей Макаров с бабушкой. Фото из открытых источников. Алексей Макаров с бабушкой. Фото из открытых источников.
Его судьба вообще не баловала. После переезда в Москву они с матерью ютились в крошечной съёмной комнате, перебивались как могли. Любовь пыталась совмещать карьеру и материнство, но в какой-то момент поняла: не вытягивает. Тогда, скрипя душой, отдала сына в интернат. И пусть Полищук добилась успеха, известности, любви зрителей, плата за всё это была страшной — детство сына, отданное чужим людям.
Когда в её жизни появился Сергей, именно он настоял: пора забирать Лёшу обратно. Но контакт между отчимом и пасынком так и не наладился. Алексей вспоминал, что в детстве Цигаль не только был холоден, но и жесток — часто поднимал руку. Любовь от этого очень страдала. Она очень любила сына. И он отвечал ей взаимностью. Всё, чего достиг, Алексей достиг благодаря ей. Она всегда была рядом: советовала, подсказывала, направляла. Хотя с ним было очень нелегко.
Тяжёлое детство оставило свой отпечаток. Алексей не скрывал: жил бурно, бросался в отношения, нередко искал утешение в алкоголе. Лишь спустя годы он наконец возьмётся за голову.
Фото из открытых источниковФото из открытых источников
О том, насколько всё плохо, Алексей не знал до последнего — они жили отдельно. Она когда-то купила ему отдельную квартиру, и даже в момент, когда до конца оставались считанные дни, она молчала — не хотела его беспокоить.
На прощании с Полищук говорили только об одном: как много она не успела сыграть. У неё не было своего великого режиссёра. Не нашлось рядом ни Тарковского, ни Михалкова, кто поверил бы в неё как в актрису глубинного масштаба. Её слишком часто звали играть громких, смешных, странноватых дамочек. А она могла больше. Намного больше.
Но так сложилось. Она не умела просить, не умела «правильно дружить». Никогда не стояла в коридорах у кабинетов, не жала руки нужным людям. Всё делала сама. Всё, как учили в бараке в Омске.
На сцене она стояла даже тогда, когда от боли сводили спину. Любовь выходила к зрителям с улыбкой, будто ничего не происходит. А в гримёрке — задыхалась от боли. Врачи уговаривали взять паузу, дать организму отдохнуть, но Полищук не могла — сцена была её жизнью.
Фото из открытых источниковФото из открытых источниковФинал
Народную артистку России проводили в последний путь на Троекуровском кладбище — одном из самых почётных, где обрели покой многие выдающиеся деятели искусства. На крышке гроба стоял чёрно-белый портрет. И среди сотен пришедших прощаться кто-то тихо сказал: «Жаль, фото не передаёт её глаза». А они были небесными. Не просто по цвету — по глубине. Такие глаза бывают у тех, кто чувствует слишком остро. Кто живёт на изломе. И уходит слишком рано.
После её смерти многие ждали, что супруг, известный скульптор, сразу создаст шикарный памятник. Но надгробие долго не появлялось. Люди шептались, строили догадки, искали причины. И лишь спустя время на её могиле появилось изваяние из хрусталя. Настоящий шедевр, прозрачный, почти воздушный, такой, как была сама Любовь Григорьевна.
Фото из открытых источниковФото из открытых источников