От гражданской войны в США ждут повторения
Ровно 160 лет назад в США началась гражданская война – самый кровавый конфликт в истории континента, унесший американских жизней больше, чем Вторая мировая. Этот юбилей американское государство встречает в расколотом состоянии, когда сопоставимые по силам противники – республиканцы и демократы – хронически не доверяют друг другу. Означает ли это, что война может повториться?
От американской гражданской войны многие ждут повторения. Ждут пессимисты в самих США, ждут злорадные оптимисты в России, Китае и в других странах, которым мешает развиваться претензия Вашингтона на мировую гегемонию. При этом и те, и другие пишут о событиях 1861-1865 годов как о не до конца выученном уроке, за что американцам якобы придется дорого заплатить.
Предпосылки вроде бы налицо – страна опять расколота. Расколота на демократов и республиканцев, либералов и консерваторов, тех, кто получает свою долю от сверхприбылей глобальных корпораций, и тех, кто занят в реальном производстве. А главная линия раскола та же, что и тогда – это вопрос, что важнее: права штатов или правила, которые устанавливает федеральное правительство.
Сейчас правительство твердо намерено ввести однопартийную диктатуру и, будто бы помня о прописанном в Конституции праве на восстание, размышляет над тем, как бы ограничить принцип свободного владения оружием. Видя это и реагируя на рост насильственной преступности, оппозиция вооружается: продажи стволов бьют рекорды, а коли весь подвал набит ружьями, странно считать, что они никогда не возьмут слова.
Совпадений с временами президента Линкольна и генерала Ли можно насчитать не один десяток, однако все совпадения случайны. В современных США отсутствует главная предпосылка для бойни 160-летней давности – то, что тогда звездно-полосатый флаг объединял, по сути, два разных народа и даже две разных страны, плавно перетекающих одна в другую, но все же обособленных географически.
К появлению «двух Америк» привели захватнические войны, когда к богатеющему на глазах, но все еще компактному государству, были прирезаны огромные, дикие и безлюдные площади. Луизианская покупка, аннексия территорий Мексики и присоединение «народных республик» того времени образовали Юг – аграрный и, из-за недостатка рабочих рук, рабовладельческий.
Север был совсем другим – наводненным эмигрантами со всего света, постоянно меняющимся, активно развивающим промышленность. Разница в экономической модели определила разницу в быте, в укладе, в самой ментальности – и, как следствие, в той политике, которую отстаивала каждая из половинок Америки.
Их ключевые разногласия затрагивали не одно только рабство. Важнейшим был, к примеру, и вопрос пошлин: они были нужны для промышленности Севера, нацеленной на внутренний спрос, но крайне обременительны для южан, стремившихся сбывать свои стремительно дорожающие товары (хлопок и табак) по всему миру.
Две столь разные с экономической, общественной и даже с культурной точки зрения модели удерживало в одном государстве попытка соблюсти баланс интересов на Капитолийском холме. Определяющим правилом было то, что штаты, возникавшие на постепенно осваиваемых новых землях, принимались в Союз попарно – один свободный и один рабовладельческий. Это имеет лишь косвенное отношение к модной теперь теме расизма, поскольку расистами в строгом смысле этого слова были и южане, и северяне, что не мешало последним выступать против рабства из религиозных и экономических соображений.
Баланс был разрушен одним из таких расистов – противников рабства, то есть Авраамом Линкольном. Его решение сделать отсутствие рабовладения условием для принятия штатов в Союз и спровоцировало сецессию Диксиленда. Там поняли, что вскоре «свободные» штаты задавят их большинством (сиречь установят однопартийную диктатуру), и для спасения своего уклада нужно образовывать новое государство – Конфедеративные Штаты Америки, где центральная власть не будет посягать на экономические интересы Юга.
То, как развивалась экономика впоследствии (не только в США, но и почти во всем мире), показало, что южная модель была обречена на поражение, а янки Севера, выступившие против сепаратизма Диксиленда, воевали за приближение прогресса. Но эта объективная реальность убеждает не всех в США: мало кто тоскует по надсмотрщикам на хлопковых полях, но в американском самосознании значительное место отдается традиции.
Эту традицию – право жить «по-своему», как отдельная нация – ставят во главу угла те, кто до сих пор ностальгирует по Конфедерации. Она же привела к таким парадоксам политики, как чернокожие добровольцы в рядах армии южан (из тех, кто смог встроиться в модель Диксиленда) и диксикраты в американском Сенате 1960-1970-х годов (то есть консервативные демократы, голосующие в точности как республиканцы, но по-прежнему называющие себя демократами, как это было при генерале Ли).
Веяния на севере и востоке современной Америки – это тоже покушение на традицию, когда права трансгендеров заменяют посещение церкви по воскресеньям. И это тоже столкновение двух экономических моделей – финансовой с ее «зеленой энергией» и рынком услуг и промышленной с заводами, скважинами и двигателями внутреннего сгорания.
Но этот раскол не географический, а социальный: на либеральные мегаполисы и консервативную глубинку более-менее поровну расколот теперь каждый крупный штат вне зависимости от того, на севере он или на юге. На уровне практических интересов, говорим мы о правах меньшинств или о все той же тарифной политике, они вошли в клинч, но пригороды не могут отделиться от города, а город пойти на пригороды войной того же типа, какая началась 160 лет назад.
То, что происходит в США сейчас, гораздо больше напоминает не предвоенный, а послевоенный период, когда янки «наказывали» и «перевоспитывали» мятежников-южан, ограничивая их в политических правах. «Культура отмены» и реформа избирательной системы – та же «реконструкция Юга». И последствия, надо думать, будут такими же.
Вопреки собственной убежденности, американцы не творят мировую историю, а живут по ее законам. Успешная попытка политической силы, которую поддерживает лишь половина общества, навязать свои правила всей стране и сломать недовольных через колено, приводит к коррупции, деградации госуправления и узурпации власти. Именно это и произошло в США после победы Севера над Югом: институт выборов формально сохранялся, но для «правильного результата» в Вашингтоне не считали зазорным вводить войска в южные штаты.
Россия явно не та страна, где стоило бы в предложенных обстоятельствах жалеть Америку, тем более, что после смутного послевоенного периода двум партиям посчастливилось вновь нащупать точки для балансирования всей системы по правилам демократии. Возможно, нащупают и теперь.
Но это совсем не означает того, что набитые ружьями погреба всегда будут молчать. Тот тип раскола, который переживает Америка, страхует ее от повторения классической гражданской войны, но в значительно меньшей степени – от попытки революции.