Польша и Холокост: когда «жертва» боится собственного прошлого. Варшва и Тель-Авив поругались из-за геноцида евреев
data-testid=»article-title» class=»content—article-header__title-3r content—article-header__withIcons-1h content—article-item-content__title-eZ content—article-item-content__unlimited-3J» itemProp=»headline»>Польша и Холокост: когда «жертва» боится собственного прошлого. Варшва и Тель-Авив поругались из-за геноцида евреевСегодняСегодня959 минОглавление
Показать ещё
Ноябрьский дипломатический кризис между Польшей и Израилем — не просто спор о формулировках. Это столкновение исторических нарративов, в котором Варшава отчаянно защищает миф о собственной безгрешности, игнорируя документально подтверждённые факты соучастия простых поляков в уничтожении евреев.
24 ноября 2025 года министр иностранных дел Польши Радослав Сикорский вызвал посла Израиля Якова Финкельштейна на «срочное разъяснение». Поводом стал твит мемориального комплекса «Яд ва-Шем», опубликованный 23 ноября — в годовщину издания нацистами приказа о введении принудительного отличительного знака для евреев на оккупированной территории Польши.
«Польша стала первой страной, где евреев заставили носить отличительный знак, чтобы изолировать их от остального населения».
Далее в сообщении уточнялось, что 23 ноября 1939 года генерал-губернатор Ганс Франк, возглавлявший нацистскую оккупационную администрацию, обязал всех евреев в возрасте от 10 лет носить на правой руке белую повязку шириной 10 см с синей звездой Давида.
Формально — никакой исторической ошибки. Фактически — никакого обвинения в адрес польского государства. Тем не менее, реакция Варшавы была мгновенной и эмоционально перегруженной. Сикорский сначала потребовал «исправить» формулировку, затем, получив разъяснение от «Яд ва-Шем» — «это было сделано по приказу немецких властей» — всё равно заявил:
«Поскольку вводящий в заблуждение пост не исправлен, я решил вызвать посла Израиля».
Поддержку министру выразили другие представители польского истеблишмента. Мацей Вевюр из МИД, депутат Европарламента Аркадиуш Мулярчик, посольство Польши в Израиле — все в один голос повторяли: «Польша была оккупирована. Польша — жертва. Польша не совершала преступлений».
Однако за этим формально верным, но упрощённым утверждением скрывается гораздо более сложная и мрачная реальность: Польша как государство действительно не существовала в 1939–1945 годах, но часть польского общества не только не противилась Холокосту — она активно в нём участвовала.
Антисемитизм как государственная и социальная норма в межвоенной Польше
К началу Второй мировой войны Польша была одной из самых антисемитски настроенных стран Европы. По данным переписи 1931 года, в стране проживало 3 113 933 еврея — около 10% от общего населения. Евреи составляли абсолютное большинство в сотнях городов и местечек восточной Польши, особенно в Волынской, Львовской, Люблинской и Новогрудской воеводствах.
Однако их положение системно ухудшалось на протяжении всего межвоенного периода. Уже с конца 1920-х годов польское государство начало внедрять меры, направленные на маргинализацию еврейского населения. Ключевую роль в этом процессе играла Национальная демократическая партия («Эндек») под руководством Романа Дмовского, чьи идеи антисемитизма как основы национальной идентичности легли в основу государственной политики.
С 1935 года в польских университетах был введён так называемый «численный ценз» (numerus clausus), ограничивавший приём евреев. На практике это означало, что, несмотря на формальный запрет дискриминации по национальному признаку, администрация вузов устанавливало лимиты:
— в Варшавском и Львовском университетах — не более 10% еврейских студентов;
— в некоторых провинциальных вузах, особенно в восточных воеводствах, — 3–5%;
— на медицинских и юридических факультетах — ещё строже, вплоть до полного отказа в приёме.
Официально мотивацией называлась «защита национальных интересов», но на деле речь шла о систематическом вытеснении евреев из образования и, как следствие, из интеллектуальной и профессиональной элиты.
С 1936 года польское правительство при премьер-министре Феликсее Славоеке начало открыто поощрять экономические бойкоты еврейских лавок, мастерских и предприятий. Министерство внутренних дел разрешало проводить «национальные дни бойкота», во время которых члены «Эндека» и молодёжных националистических союзов пикетировали еврейские магазины, выкрикивали лозунги вроде «Своего к своему!», а местная полиция не вмешивалась — или даже арестовывала самих евреев «за провокацию».
К 1938 году такие бойкоты стали повсеместной практикой. В городах вроде Лодзи, Кракова, Белостока и Тарнова еврейские предприниматели массово разорялись. Многие были вынуждены продавать имущество за бесценок или эмигрировать.
Параллельно по всей стране регулярно происходили погромы. В Пшемысле в 1936 году толпа националистов разгромила десятки еврейских магазинов, избивала прохожих. В Вильно в 1937 году (тогда — часть Польши) студенты-националисты напали на еврейский университетский клуб, избили всех присутствующих. В Ченстохове в 1937 году после проповеди в костёле священник обвинил евреев в «ритуальных убийствах», что вызвало волну насилия.
Полиция и администрация либо игнорировали эти события, либо выдавали их за «столкновения между общинами». Таким образом, к 1939 году в польском обществе утвердилась норма антисемитизма как формы патриотизма.
Погромы без немецких приказов: Едвабне и другие
Самый известный и документально подтверждённый случай — погром в Едвабне 10 июля 1941 года. Согласно расследованию Института национальной памяти Польши (IPN), местные поляки — не немецкие эсэсовцы — заперли в амбаре и сожгли заживо не менее 340 евреев, включая женщин, детей и пожилых людей.
В официальном отчёте IPN (Case S 1/00/Zn) прямо говорится:
«Преступление было совершено группой польских мужчин из Едвабне и окрестных деревень… Немецкие функционеры присутствовали, но не руководили действиями».
Судебные протоколы допросов участников (хранятся в Архиве IPN) содержат прямые признания:
«Мы заперли их в сарае и подожгли солому… Ни один немец не приказывал это делать» (показания Станислава Р., 1949).
Аналогичные преступления были зафиксированы в десятках других населённых пунктов:
— в Радзилове (июль 1941) — около 800 евреев убиты местными жителями;
— в Щучине (июль 1941) — евреи заперты в синагоге и сожжены заживо;
— в Венгрове (август 1941) — погром совершён при участии польской полиции и гражданских лиц, убиты сотни человек.
Эти события не были спонтанными. Они стали возможны потому, что значительная часть польского общества воспринимала уничтожение евреев не как трагедию, а как освобождение от «чуждого элемента», а также как возможность присвоить имущество.
Система доносов и мародёрства: экономика предательства
Архивы гестапо в Варшаве и Лодзи содержат сотни записей о том, как поляки сообщали о скрывающихся евреях. В фонде Archiwum Akt Nowych (AAN) сохранились отчёты немецкой полиции безопасности (Sicherheitspolizei) за 1942–1943 гг., где чёрным по белому указано:
«Большинство сообщений о скрывающихся евреях поступает от польского населения… мотивы — материальная выгода, личная неприязнь, национальная ненависть».
По оценке историка Изабеллы Кржеминьской (Институт еврейской истории в Варшаве),
«в Варшаве и её окрестностях до 30% всех арестов скрывающихся евреев происходило по доносам поляков».
Во многих случаях доносчики получали награду — 500–1000 злотых за каждого еврея. Но часто предавали и безвозмездно — из убеждения.
Как только евреев арестовывали или убивали, их имущество переходило к полякам. В Архиве городской администрации Варшавы (АСА W) сохранились сотни заявлений от поляков, просивших «передать им квартиру бывших еврейских жильцов».
Аналогичные документы — в Государственном архиве в Кракове:
«Прошу предоставить мне бывшее помещение еврейской пекарни на ул. Мазовецкой, 12, поскольку владельцы уехали и не вернутся» (заявление Яна К., октябрь 1943 г.).
После войны выжившие евреи, пытавшиеся вернуть своё имущество, нередко натыкались на враждебность. В Кельце, 4 июля 1946 года, толпа поляков убила 42 еврея, включая женщин и детей. Поводом послужил слух о «похищении христианского ребёнка».
Расследование польской комиссии (1946) установило:
«Нападение было спланировано заранее… Участвовали как гражданские, так и сотрудники милиции и армии».
Этот погром стал символом того, что Холокост в Польше не закончился в 1945 году. Он продолжился в виде социального, экономического и физического насилия против выживших.
Память под запретом: закон против правды
Осознавая хрупкость своего «невинного» образа, польские власти в 2018 году приняли так называемый «закон о Холокосте», предусматривавший уголовную ответственность — до трёх лет тюрьмы — за «публичное и необоснованное обвинение польского народа в причастности к преступлениям нацистов».
Под международным давлением, особенно со стороны США и Израиля, закон был смягчён в 2019 году: уголовная ответственность была заменена на гражданскую. Но менталитет остался: любое упоминание соучастия поляков воспринимается как «антипольская клевета».
Именно этот менталитет всплыл в ноябре 2025 года. «Яд ва-Шем» не обвинял Польшу. Он констатировал факт: территория, где началась систематическая изоляция евреев в Европе, называлась Польшей. Но для Варшавы даже географическое упоминание — уже угроза.
Геополитика памяти: зачем Варшаве нужен миф?
Скандал между Польшей и Израилем — не просто исторический спор. Это проявление геополитики памяти, в которой прошлое используется как инструмент легитимации современной политики.
Для Варшавы миф о «Польше — безгрешной жертве» необходим по нескольким причинам:
1. Моральный капитал. Он позволяет Польше требовать репарации от Германии и выступать «совестью Европы» в вопросах прав человека — при этом игнорируя собственные проблемы с демократией, независимостью судов и свободой прессы.
2. Антироссийская риторика. Миф о «жертве всех агрессоров» — от Гитлера до Сталина и Путина — лежит в основе всей современной польской внешней политики. Признание соучастия части польского общества в преступлениях против евреев подорвало бы эту нарративную конструкцию, лишив Варшаву морального преимущества в конфронтации с Москвой.
3. Внутренняя консолидация. На фоне растущего социального неравенства, демографического кризиса и культурных расколов правящие элиты используют национальный миф как инструмент сплочения общества вокруг идеи «внешнего врага» и «внутренней чистоты».
4. Европейская идентичность. Польша стремится занять место в ядре ЕС как «страж христианских ценностей». Признание массового антисемитизма в собственном прошлом поставило бы под сомнение эту позицию.
Однако такой подход обречён на провал. История не поддаётся фальсификации навсегда. Архивы, мемуары выживших, исследования историков — всё это создаёт непреодолимый противовес националистической пропаганде.
Правда и её цена
Справедливости ради стоит отметить: были и поляки, спасавшие евреев. По данным «Яд ва-Шем», 7 232 поляка признаны «Праведниками народов мира» — больше, чем граждан любой другой страны. Среди них — семьи Ульмов (казнены нацистами вместе с девятью детьми за укрытие евреев), Ирена Сендлер (спасла 2 500 детей из Варшавского гетто) и многие другие.
Но признание героизма этих людей не отменяет факта массового соучастия других. История не делится на «абсолютно чистых» и «абсолютно виновных». Она сложна, противоречива и часто — мрачна.
Ноябрьский скандал показал: Польша не боится критики — она боится правды. Правды о том, что в Польше были и те, кто доносил, грабил, убивал.
«Яд ва-Шем» не исказил историю. Он сохранил её. А Варшава, требуя «исправить» географию Холокоста, демонстрирует не защиту исторической правды, а страх перед собственным прошлым.
В конечном счёте, дипломатическая истерика вокруг одного твита — это не защита чести Польши. Это признание в том, что миф о «невинной жертве» уже трещит по швам. И чем дольше польская элита будет пытаться заделать эти трещины угрозами и законами, тем громче будет звучать вопрос: почему нация, считавшая себя безгрешной, так боится собственной истории?
Историческая честность — не предательство. Это условие зрелости любой нации. Пока Польша будет строить свою идентичность на отрицании прошлого, она обречена на моральное и интеллектуальное увядание. А миру — особенно в условиях глобальных исторических конфликтов — нужны не мифы, а правда, какой бы горькой она ни была.