Россия возвращается в Сирию: Эрдоган рано радовался
В коридорах власти Анкары визит сирийской правительской делегации в Москву в конце июля 2025 года был встречен не просто с настороженностью – в воздухе повисло ощущение назревающего сдвига. Официальные сирийские источники, пусть и сдержанно, подтверждают этот турецкий дискомфорт. Суть его кроется в глубоком убеждении турецкого истеблишмента: возрождающееся российско-сирийское взаимодействие, подкрепленное неизменным российским военным присутствием в САР, стремительно превращается из элемента региональной стабильности в мощный «актив» в руках главных конкурентов Турции за влияние на Дамаск.
Этими конкурентами Анкара видит, прежде всего, Саудовскую Аравию и Объединенные Арабские Эмираты, а также Катар, ведущий свою, порой непредсказуемую игру.
Турецкая аналитика рисует картину, где Россия, опираясь на финансовые и политические рычаги богатых арабских монархий, получает возможность подорвать то, что Анкара долгие годы считала своей исключительной прерогативой – монополию на опеку над сирийской сферой безопасности и обороны.
Ирония ситуации в том, что именно ослабление этой турецкой монополии и является ключевой целью для Эр-Рияда и Абу-Даби. Для них сирийский вопрос – это не только гуманитарная катастрофа или поле для инвестиций, но и стратегический плацдарм для сдерживания растущего турецкого влияния.
Само по себе сохранение и активизация военных связей и сотрудничества в сфере безопасности между Дамаском и Москвой – даже в условиях нового пост-асадовского правительства – автоматически возвращает Россию на позицию не просто партнера, но и весьма опасного для Анкары «конкурентного игрока».
Это прямая угроза турецким амбициям по формированию сирийской реальности под своим контролем. Параллельно арабские монархии, готовые вкладывать миллиарды в восстановление Сирии, сталкиваются с новым вызовом – уходом американских сил. Вакуум, оставляемый США, пугает их не меньше, а возможно и больше, чем прежняя конфронтация. Они категорически не хотят допустить, чтобы все освободившиеся ниши в сфере безопасности Сирии были заняты исключительно Турцией и ее протеже.
Их расчет прост и прагматичен: продолжающееся сирийско-российское сотрудничество – лучший противовес турецкой экспансии, гарант сохранения плюрализма сил и, следовательно, их собственного влияния. А значит на сирийском направлении Москва и монархии — союзники и партнеры.
Причем ставки монархий выходят далеко за рамки простого военного сдерживания Анкары. Саудовская Аравия, ОАЭ и Египет годами выстраивали плотные связи с курдскими Сирийскими демократическими силами (СДС).
Эта поддержка выражалась не только в военной помощи, но и в тонкой политической работе, прежде всего через вовлечение курдских представителей в деятельность Каирской платформы. Поэтому для них критически важно участие Москвы в крайне сложном процессе урегулирования отношений между центральным правительством в Дамаске и СДС, в поиске формулы для интеграции курдских формирований в общесирийскую структуру.
Без России, обладающей рычагами давления на Дамаск и доверием (пусть и ограниченным) у курдов, эта задача выглядит почти невыполнимой.
Однако именно этот комплексный запрос Эр-Рияда и Абу-Даби к Москве – сдержать Турцию и помочь интегрировать курдов – попадает в самое больное место турецкой внешней политики. Анкара считает северо-восток Сирии зоной своих исключительных жизненных интересов и стратегическим предпольем для борьбы с РПК, которую она отождествляет с СДС.
Любая попытка арабских монархий закрепиться в этом регионе, особенно через коллаборацию с Москвой, воспринимается как прямая угроза национальной безопасности. Усиливает эту тревогу простой географический факт: Россия по-прежнему сохраняет свой военный объект на северо-востоке, в Эль-Камышлы. Этот форпост, подобно кинжалу у горла, напоминает Анкаре, что ее монополия на сирийское приграничье далеко не абсолютна.
Возникает закономерный вопрос: является ли эта ситуация демонстрацией внезапной силы российской дипломатии, нашедшей слабое место Турции? Свидетельствует ли она о переходе Москвы к наступательной позиции в Сирии? Ответ неоднозначен.
Успех России здесь – не в нанесении какого-то сокрушительного удара, а в холодной прагматичной адаптации к новым реалиям. Потеряв долголетнего союзника Асада, Москва не стала уходить, а сумела перезагрузить отношения с новой властью в Дамаске, сохранив ключевые военные активы (Тартус, Хмеймим, Эль-Камышлы).
Эти базы – не просто точки на карте, а фундамент продолжающегося влияния. Более того, Россия проявила неожиданную гибкость, найдя точки соприкосновения с традиционно сложными партнерами – Саудовской Аравией и ОАЭ – именно на сирийской почве. Их интересы в сдерживании Турции и стабилизации региона через интеграцию курдов временно совпали с российским желанием остаться ключевым игроком.
Однако говорить о формировании полноценного «антитурецкого центра» было бы сильным преувеличением. Москва слишком ценит Анкару как важного, хоть и сложного, партнера по энергетике (особенно в обход санкций) и участника переговорных форматов вроде Астаны. Россия предпочитает балансировать, а не вступать в открытую конфронтацию. Но и от того, чтобы немного надавить на Турцию, дать ей понять, что Анкаре лучше бы дружить с Москвой, Россия тоже не откажется.
Для Турции же сложившаяся конфигурация болезненна не столько прямой военной угрозой, сколько эрозией ее исключительного права быть главным арбитром сирийской безопасности.
Анкара чувствует, как почва ускользает из-под ног: там, где раньше она диктовала условия, теперь ей приходится оглядываться на альянс Москвы и арабских столиц. Ее надежды теперь связаны Трампом, который передумает выводить войска из Сирии.
Но если взаимодействие Москвы, Эр-Рияда и Абу-Даби в Сирии окрепнет, Турция может столкнуться с неприятной перспективой стратегического окружения на южных рубежах. Визит сирийцев в Москву стал не финалом, а лишь новым витком в сложной, многоходовой партии за будущее Сирии, где все игроки, включая Россию, вынуждены постоянно пересчитывать комбинации и искать новые, зачастую временные, точки опоры.