«Рост цен и дефицит нам обеспечены». Почему исчезают лекарства и что ждет российскую фарму?

Лекарства — одна из немногих товарных категорий, которую пока не критически затронули международные санкции против России: даже присоединившиеся к санкциям западные фармацевтические компании продолжают поставки в страну жизненно важных препаратов и вакцин. Несмотря на это, многие лекарства уже пропали из аптек, а цены на оставшиеся существенно выросли. Что происходит в отрасли, можно ли локализовать производство всех необходимых препаратов и почему сделать МРТ скоро будет выгоднее в Армении, чем в России, The Bell узнал у фармэксперта, сооснователя биотехнологического инвестиционного фонда ATEM Capital Антона Гопки.

— Производители лекарств, в отличие от других крупных западных брендов, не уходят из России, но говорят о прекращении инвестиций в страну. Что это значит для российских потребителей?

— Действительно, среди заявивших об уходе с российского рынка компаний в первые две недели боевых действий не было фармпроизводителей — они хранили молчание и продолжали работать с Россией. И только в последние дни появились заявления от Pfizer, Bayer, Novartis и других крупных фармкомпаний, в которых они решительно осуждают «военную операцию», объявляют о прекращении инвестиций в страну, но продолжают при этом поставлять медицинские препараты из гуманистических соображений. Прекращение инвестиций — это отказ от финансирования локализованных в России заводов, например. То есть прямой угрозы того, что компании сами ограничат доступ к своим лекарствам, сейчас нет. В современной истории всегда, даже в периоды самых жестких санкций, поставки продовольствия и лекарств не прекращались.

— Тем не менее, у нас продуктовое эмбарго действует с 2014 года…

— Да, но ведь это были контрсанкции — уникальная, на самом деле, история. Когда Европа после российской «спецоперации» по Крыму ограничила въезд в ЕС для российских чиновников, правительство России само ввело запрет на импорт целого ряда продуктов, наказав, тем самым, в первую очередь, своих граждан.

— И все-таки, к примеру, американская Eli Lilly заявила о прекращении поставок лекарства «Сиалис» в Россию. Может ли это стать прецедентом, который повлечет цепочку запретов на ввоз отдельных наименований лекарств другими фармкомпаниями?

— На мой взгляд, это маловероятно. Заявление Eli Lilly — единичный и нетипичный случай. Кроме того, исчезновение «Сиалиса» не особенно скажется на россиянах: у этого препарата есть много российских аналогов. Полагаю, безальтернативные препараты никто отзывать не будет. На фармпроизводителях лежит очень большая социальная ответственность. Они хорошо понимают, что отказ поставлять препараты в Россию спровоцирует гуманитарную катастрофу, а этого не хочет никто. Более того, в будущем могут возникнуть риски судебных разбирательств о правомерности и этичности их действий. 

То есть для условной компании Mercedes-Benz продолжение работы в России равносильно поддержке страны-агрессора, а на фармкомпании оказывается противоположное политическое давление: они должны поставлять лекарства при любых политических сценариях, потому что человек важнее политики.

— Какая часть лекарств в России импортная?

— В среднем по рынку, по нашим оценкам, менее половины лекарств производятся в России, и те на основе зарубежных субстанций. А из инновационных препаратов, которые защищены патентами, и вовсе порядка 80-90% поставляются в Россию из-за границы. Импортозамещение лекарств было одной из главных задач долгосрочной национальной стратегии «Фарма 2020», в планах было довести это распределение до «50 на 50» к 2020 году, но пока до достижения этой цели далеко.

Поэтому импортозамещение лекарств по многим причинам невозможно ни за месяцы, ни за годы. Производство и разработка лекарств по-прежнему остается самой уязвимой и болезненной точкой для российской экономики, в которую лучше не бить.

— То есть быстро заместить весь фармацевтический импорт не получится?

— Об этом даже речи не идет. Но западные фармкомпании и не грозят нам прекращением поставок. Тут, скорее, надо опасаться идей о контрсанкциях, запрета со стороны России на ввоз в страну зарубежных препаратов, как это было в 2014-м с продуктами.

— Разве это не спровоцирует гуманитарную катастрофу?

— Самовольное отключение от западных поставок препаратов и медицинских устройств я бы назвал даже не катастрофой, а массовой эвтаназией. Не хочу говорить, что правительство готовится к такому сценарию —- я очень надеюсь, что до него не дойдет, —- но не могу не обратить внимание на то, что вместо увеличения бюджетных вливаний в здравоохранение оно расширяет границы принудительного лицензирования. И это выглядит опасным. Сейчас объясню.

В 2020 году ввиду исключительной эпидемиологической ситуации с коронавирусом правительство активно обсуждало поправки в Гражданский кодекс, которые бы разрешали производство некоторых препаратов без согласия владельца патента. Проще говоря, речь идет о краже интеллектуальной собственности. Справедливости ради, подобные законы в начале пандемии принимали и другие страны: Германия, Франция, Израиль и прочие. Насколько мне известно, это регулирование применялось всего один раз: в конце 2020 года российская группа компаний «Фармасинтез» получила право выпускать лекарство «Ремдесивир» для лечения COVID-19 без согласия патентообладателя — американской Gilead Sciences. Однако в «ковидной» итерации закона оставался пункт о «соразмерной компенсации», которую получал правообладатель.

В начале марта правительство выпустило новое постановление, которое эту компенсацию упраздняет, если речь идет о производителе лекарства из так называемой «недружественной» страны. Это беспрецедентная ситуация. Представьте: компания тратила годы и сотни миллионов долларов на разработку препарата, потом еще годы и миллионы долларов — на регуляторные вопросы в России, рекламу и продвижение через медицинских представителей. А потом просто одним росчерком пера все эти инвестиции сгорают, потому что по решению правительства непрозрачно выбранная российская компания начинает производить этот же препарат.

Это для российских производителей выглядит довольно соблазнительно, но несет в себе огромные риски для российских потребителей: западные компании, в таком случае, могут начать обходить российский рынок стороной. А разрабатывать собственные глобально конкурентоспособные инновационные препараты по всем терапевтическим областям российские фармкомпании просто не смогут.

— Вы думаете, что это свежее распоряжение может стать первым шагом к контрсанкциям в фармацевтической сфере со стороны России?

— Я надеюсь, что это некий запасной инструмент, который может быть применен как рычаг давления на «недружественные» страны. Но даже если закрыть глаза на этическую сторону вопроса, это не поможет поддерживать качество препаратов на прежнем уровне. Дело в том, что в патенте не раскрываются важные секреты производства и неочевидные элементы технологии, а любые такие отклонения могут привести к ухудшению качества лекарств. 

— Китай и Индия ведь считаются крупными мировыми центрами производства лекарств. Мы можем просто закупать альтернативы западным препаратам у них?

— Покупка готовых лекарств на Востоке — это не лучший вариант импортозамещения, потому что качество препаратов там серьезно ниже. И в Китае, и в Индии преобладает дешевая и не особенно качественная медицина: там и безо всяких ковидных законов уже давно производят копии лекарств в обход международного патентного права. Это значит, что транснациональные фармкорпорации не поставляют в эти страны свои препараты и субстанции для их изготовления. А местное производство оставляет желать лучшего.

Но кстати, Китай находится в более выгодном положении, чем Россия: это второй по величине в мире после США рынок потребления лекарств. То есть все, что Китай производит, Китай же и может потреблять, и экономика фармацевтического рынка из-за объемов там достаточно привлекательная. А в России рынок значительно меньше, поэтому копирование препаратов только для внутреннего рынка будет еще и экономически нецелесообразно.

— Пока ни санкций, ни контрсанкций в медицинской сфере нет. Тем не менее, цены на некоторые препараты выросли, многих лекарств в аптеках уже просто не найти. Почему это происходит?

— Две основные причины: ажиотажный спрос и перебои в логистике. Люди на фоне заявлений об уходе разных иностранных брендов из России на всякий случай начинают скупать все жизненно необходимое, это разумно. Обычно аптеки имеют запас на 3-6 месяцев, не больше, и за три недели «военной операции» существенную часть этих запасов раскупили. Этим, в первую очередь, объясняется аптечный дефицит в моменте.

Новые поставки де-юре возможны, ведь санкции на медицинскую сферу не распространяются, вся фарма остается в России. Но есть проблемы с доставкой — многие логистические компании отказываются сотрудничать с Россией. Все это делает новые поставки долгим и ненадежным процессом.

— То есть лекарства, которые продаются в аптеках сейчас, закуплены еще по старому курсу и, по идее, должны продаваться по прежним ценам. Откуда в таком случае рост в десятки процентов?

— Это нормальная рыночная реакция на резкий всплеск спроса. Выше спрос — выше цены. И это полезный, на самом деле, механизм: сформированная за счет таких подорожавших покупок выручка позволит не снижать объемы закупок препаратов уже по новым, повышенным с учетом волатильного курса ценам. Другими словами, повышая цены сейчас, когда для этого, казалось бы, нет реальных оснований, аптеки страхуют нас от пустых полок в ближайшем будущем.

— Что будет происходить с ценами на лекарства дальше? Новые закупки ведь будут производиться уже по возросшему в полтора раза курсу.

— Да, существенный рост цен и дефицит препаратов нам обеспечены при любом сценарии. На цены повлияет взлетевший курс, от этого фактора никуда не денешься. А на дефицит — искусственное регулирование рынка государством. Обычно эпизоды резкого роста цен на социально значимые товары типа лекарств расследуются ФАС. Скорее всего, регулятор потребует от продавцов ограничить рост цен, что неизбежно повлечет дефицит. Речь сейчас идет о лекарствах в свободной коммерческой продаже, цены на которые формирует рынок. А есть еще список жизненно необходимых и важнейших лекарственных препаратов (ЖНВЛП), на них цены всегда регулировало государство, устанавливая верхнюю планку. Планка эта устанавливались в рублях и пока ее стараются удержать, несмотря на рост курса.

— Чем это чревато? Производители жизненно важных лекарств могут отказаться поставлять их в Россию?

— Могут, ведь это все равно рынок, хоть и с государственным регулированием. Нам никто ничего поставлять не обязан. В эту сферу производители идут, в первую очередь, из-за объемов: лекарства из списка ЖНВЛП должны быть в каждой аптеке. Но если поставки станут нерентабельными, никакие объемы не спасут. Я все же надеюсь, что государство выделит дополнительное финансирование сфере здравоохранения и пересмотрит цены на ЖНВЛП и закупки других лекарств в соответствии с ростом курса — это самый логичный сейчас шаг.

— Бытовой вопрос: есть ли смысл закупаться какими-то лекарствами впрок?

— Просто про запас — нет. На все случаи жизни все равно не закупишься, достаточно иметь базовую домашнюю аптечку и регулярно ее пополнять. А если вы зависимы от какого-то иностранного препарата, если он вам прописан, то, безусловно, смысл закупиться впрок есть. Надо быть готовым к тому, что он может существенно подорожать или на какое-то время пропасть с полок вообще.

— Что происходит в других сферах медицины, зависимых от импорта — лабораторных исследованиях, медицинских услугах, стоматологии?

— История общая для всех: везде будет удорожание и дефицит. В связи с этим мы, вероятно, увидим всплеск интереса к медицинскому туризму: клиники в странах, куда можно без проблем добраться из России — в Армении, Казахстане — быстро переориентируются на прием наших граждан. Это вполне хорошая идея для бизнеса сейчас.

Детали для медицинского оборудования — тоже вещь специфическая, налаживать их производство внутри страны экономически нецелесообразно. Обычно под каждую модель аппарата производитель делает специфические комплектующие и продает их по всему миру. Объема одного только российского рынка будет недостаточно, чтобы окупить затраты на запуск внутреннего производства с нуля.

— Вы управляете фондом, который инвестирует в медицинские стартапы. Какие варианты развития есть у таких проектов, учитывая нынешнюю геополитическую ситуацию?

— Очевидно, что привлекать финансирование медтех-проектам, нацеленным на международный рынок, сейчас будет очень трудно. Мало кто готов работать с российскими основателями. А если в капитале есть какая-то подсанкционная компания, например, дочерние институты развития ВЭБ или РФПИ, то шансов на развитие за рубежом у проекта практически нет. Это патовая ситуация: входить в капитал стартапа с таким акционером нельзя, выкупить долю этого проблемного инвестора тоже нельзя, потому что это будет расценено как финансовая операция с предприятием из санкционного списка.

Российские стартапы стоят на развилке: или сразу релоцироваться и не выпячивать свои российские корни, или повернуть взгляд на рынок российский. Сейчас, учитывая курс на импортозамещение, для медтех-проектов будет много льгот, госфинансирования и потенциальных заказов внутри страны. Но нужно понимать, что этот спрос ограничен, да и весь остальной мир после выбора такого пути для проекта может оказаться навсегда закрыт.

Полагаю, что российский паспорт станет обременением для работы за рубежом надолго. Все сделки и финансовые операции с российскими компаниями будут рассматриваться под микроскопом, процессы будут затягиваться, дополнительные проверки сыпаться в огромных количествах. Мы это уже проходили в 2014 году, но сейчас масштабы дискриминации намного серьезнее. Причины ее понятны: пока погибают люди, эмоции накалены. Поэтому первый и главный шаг к восстановлению и экономики в целом, и адекватного отношения к российским фаундерам — прекращение боевых действий.