Русские корни русофобии

21 января 2016 года Владимир Путин сделал резонансное заявление о том, что идеи Ленина о национальном строительстве на обломках Российской империи «…заложили атомную бомбу под здание, которое называется Россией, она и рванула потом». Левопатриотический лагерь немедленно взорвался протестами и гневными тирадами о святости и непогрешимости ленинской национальной политики, и вообще, только в СССР в результате целенаправленной политики партии и правительства и был достигнут настоящий интернационализм, дружба народов и подлинная свобода от национального угнетения и дискриминации. Позже в результате оживлённых дискуссий множества людей, без сомнения, являющихся настоящими экспертами в истории СССР, был сформулирован более-менее внятный и логичный ответ «очернителям советского прошлого», старающимся бросить тень на светлый образ вождя мирового пролетариата в угоду нынешнему «вождю крупного капитала».

В общем и целом этот ответ выглядел так: царская Россия в начале двадцатого века представляла собой огромную как по территории, так и по населению империю, в которой национальный состав был крайне неоднороден. Народы, входившие в состав империи, резко различались между собой не только конфессионально и этнически, но даже и расово, а уж разница в их социальном развитии была и вовсе колоссальной и непреодолимой в условиях бурно развивающегося капитализма. Официальной же идеологией царской России являлось пресловутое «Православие. Самодержавие. Народность». Причём понятие «народность» было близким к современному понятию «русский национализм», а вовсе не к понятию «социализм», как могло бы показаться на первый взгляд. Сонм же всех нерусских народностей России официально именовался «инородцами», чьи права и обязанности весьма существенно отличались от прав и обязанностей представителей титульной нации, что вызывало вполне закономерное недовольство дискриминируемых. Развитие капитализма в России неизбежно вызвало в её регионах борьбу центростремительных тенденций с центробежными. Наряду с созданием новых промышленных цепочек, охватывавших всю империю, на окраинах зародились и первые ростки узконационального капитализма, которые власть единого центра воспринимали как обузу и препятствие к более успешному развитию.

И вот после февраля 1917 года, когда устои империи зашатались, полиция, армия и все прочие органы единой страны фактически перестали функционировать, в провинциях как грибы после дождя стали появляться какие-то местные правительства, никак не связанные с центральным правительством в Петрограде. А начавшаяся в 1918 году полноценная гражданская война превратила некогда единую державу в некий слоёный пирог, в котором обширные области переходили из рук в руки с калейдоскопической быстротой.

И если белые в основном строили свою идеологию на воссоздании «единой и неделимой России», то есть унитарной буржуазно-демократической республики по возможности в границах 1913 года, то красные, понимая, что национальное самосознание народов бывшей империи неимоверно выросло, а также руководствуясь принципами пролетарского интернационализма, решили «пересобрать» Россию уже на новых принципах: праве каждого народа на самоопределение, полном запрете национального угнетения, всеобщей солидарности трудящихся и прочих постулатах, не противоречащих учению Маркса ― Энгельса ― Ленина. То есть единой страны фактически уже не существовало, а пришедшие к власти на окраинах многочисленные местные элиты категорически отказывались от взаимодействия с центральными властями на прежних принципах.

На силовое подавление сепаратистов (щедро поддержанных из-за рубежа) у ослабленной России уже не хватало ресурсов, поэтому страна оказалась перед выбором из двух зол: прекратить своё существование, разделившись на десятки осколков, либо предложить наименее радикальным «националам» какой-либо новый интеграционный проект. И после долгих обсуждений большевики таки пришли к самой лучшей форме национального взаимодействия — создали СССР, который дал всему миру пример того, как надо решать межнациональные вопросы. А в 1991 году банда предателей разрушила такое хорошее начинание и растащила ленинское наследие по мазанкам и саклям. То есть Ленин с друзьями никаких бомб под Россию вроде и не закладывал, а наоборот, бомбы были заложены друзьями и наставниками самого Путина в конце 1980-х и особенно в начале 90-х.

Примерно так выглядит ответ Путину со стороны левого политического лагеря.

Справедливости ради, такая трактовка исторических событий действительно имеет массу оснований, а факты и причинно-следственные связи вполне подтверждают правомерность вышеизложенного. Если не вдаваться в детали. Но дьявол кроется именно в мелочах. Ведь причина создания большевиками-космополитами СССР была вовсе не в желании восстановления исторической России. Большевики 20-х фанатично грезили скорой и неизбежной мировой революцией, и Советский Союз в границах Российской империи мыслился им всего лишь первой ступенью к созданию сначала общеевропейского социалистического союза, а затем и мирового, в который, без сомнения, должны были войти абсолютно все страны, в которых широкие народные массы наконец-то поняли бы, что национальные различия куда слабее, чем классовые. А чтобы помочь им это понять, нужно создать пример того, как создаётся государство новой формации, и не традиционным в цивилизованном мире рубежа XIX–ХХ веков путём создания колониальной империи и грабежом слабых, а наоборот, объединением освобождённых от классовой эксплуатации равноправных народов для всестороннего сотрудничества и взаимопомощи.

Загвоздки возникли сразу же. Оказалось, что не до конца изжившие в себе мелкобуржуазное сознание народы Европы почему-то не хотят вонзать нож в спину своих же капиталистов и слиться в экстазе со своими классовыми братьями: румыны — с венграми, французы — с немцами, поляки с литовцами, ― а наоборот, хотят по максимуму ограбить ближнего своего, если у него дивизий случайно оказалось меньше, чем у тебя. Не беда — в рамках проведения натурного эксперимента нарежем из территорий, уже оказавшихся под контролем рабоче-крестьянского правительства «национальных» лоскутков-«государств», и создадим из них модель идеального государства будущего на зависть всем соседям, а уж потом-то и они добровольно подтянутся до наших недосягаемых высот.

Если вы знакомы с деятельностью современных активистов движений BLM, радикальных феминисток или защитников прав сексуальных меньшинств, значит имеете примерное представление о том, что развернулось далее на просторах России. Массы странных людей с горящими глазами носились по стране и искали хоть какие-нибудь национальные меньшинства, которые нужно было бы срочно освободить от «национального угнетения». Угнетения со стороны кого? Естественно, со стороны абстрактных «русских». Но ведь все номинальные «угнетатели» давно бежали в Париж, а собственно русские пролетарии и сражались в только что минувшей гражданской войне за тот самый социализм и интернационализм. Неважно! Важно, что великороссы — сами по себе имперская нация угнетателей, об этом, кстати, и Маркс с Энгельсом много писали, так что русские должны нести историческую коллективную ответственность за своё эксплуататорское и империалистическое прошлое.

В короткий срок некогда унитарная страна была разделена на десятки национальных республик и автономий, где русские фактически стали людьми второго сорта (причём всё это при подчёркивании формального «равенства»). Ладно бы, если бы дело касалось каких-либо Закавказских или Среднеазиатских республик, имеющих существенные различия в языке и культуре от остальной России. Но оказалось, что в рамках большевистской национальной теории русский народ, состоявший ранее из великоросской, малоросской и белорусской народностей, на самом деле вовсе не единый народ, а три разных «братских народа», один из которых был почему-то «угнетающим», а два других — «угнетаемыми». Курьёзность ситуации была в том, что сами эти «угнетаемые» себя почему-то не считали ни угнетаемыми, ни нерусскими. В начале ХХ века у среднего жителя Черниговщины или Витебщины даже мысли не возникало, что малоросс или белорус физически могут быть нерусскими, точно так же как сегодня сибиряк или рязанец весьма удивится, если кто-то начнёт его убеждать, что он принадлежит к какой-то другой этнической общности, нежели к русским.

Но именно в 20-е годы большевиками и был совершен акт переформатирования массового сознания: белорусы и малороссы волюнтаристски были вычеркнуты из состава русского народа, а малороссы к тому же и переименованы в украинцев по аналогии с тем, как в Австро-Венгерской империи ранее в украинцев были переформатированы русины Галиции и Лодомерии. Немедленно был запущен процесс демаркации границ «национальных республик», которые росчерком пера были проложены там, где тысячу лет никаких границ не было. Принципы нарезания их зачастую обусловливались далеко не этническими особенностями регионов, а скорее напоминали сценку из известного советского фильма, где псевдоцарь дарит иностранному послу Кемскую волость. Мнения местных жителей никто не спрашивал, ибо «они же несознательные жертвы старорежимной пропаганды!», только настоящие большевики знают, как правильно делать!

Тема о том, как Москва резала там, где следовало сшивать, слишком объёмна, и её полноценного исследования нам ждать ещё очень долго. Но на примере одной лишь Белоруссии можно в общих чертах оценить «успехи» национальной политики Центра.

В начале ХХ века на территории Белоруссии не было и признаков существования «белорусского народа». Нет, сами-то белорусы и белорусский язык вполне себе присутствовали, вот только не как отдельный народ, а как кровь от крови и плоть от плоти русского народа. И белорусский язык, а именно живые разговорные сельские диалекты с характерным произношением от Белостока до Смоленска включительно всеми мировыми филологами вполне официально считался одним из русских наречий. Политическая жизнь Белоруссии ни в коем разе не отделялась от остальной России, русский национализм и монархизм глубоко укоренились в народной среде, причём носили более радикальные формы, чем даже в остальной России. Достаточно сказать, что число белорусов ― членов «Союза русского народа», т. е. «черносотенцев», было непропорционально велико по сравнению с долей белорусов в населении империи. Во всех войнах, которые Россия вела с момента введения всеобщей воинской повинности в 1874 году (да и ранее), белорусы приняли самое деятельное и героическое участие. И это было естественно: титульный народ империи сражался за свою страну, не за родной уезд в междуречье Днепра и Нёмана, а за всю огромную Родину ― от Шипкинского перевала и фортов Порт-Артура до Мазурских болот Первой мировой.

Но были и другие «белорусы». Со времён польско-литовского господства на территории Белоруссии сохранялась значительная польская диаспора. После разгрома российскими властями польского восстания 1863–1864 годов местные поляки стали массово мимикрировать под «тоже белорусов». А так как это были традиционно представители наиболее политически активных русофобских материально обеспеченных и грамотных слоёв населения, именно в их среде и возникло в конце ХIX века движение за отделение от Российской империи белорусских территорий — традиционная польская идея-фикс с середины XVIII века, только уже облачённая в новые одежды «белорусской независимости», но по сути так и остававшейся региональным польским сепаратизмом.

Как бы то ни было, на настроения белорусского народа их пропаганда никак не влияла, и долгое время они оставались лишь кучкой маргиналов, никому не известных и никому не интересных даже у себя дома. И Февральская революция 1917 года абсолютно ничего в этом не изменила. Широкие народные массы Белоруссии видели себя только как часть русского народа, а Белоруссию — как часть единой России, белой ли, красной ли — неважно. Все попытки «незалежников» баллотироваться демократическим путём в любые органы власти в течение 1917–1918 годов потерпели полное фиаско, а конец этому положило наступление немецких войск, занявших Минск 21 февраля 1918 года. А вот уже при немецкой оккупации и была провозглашена первая в истории «белорусская государственность» группой никем не уполномоченных лиц, не пользовавшихся абсолютно никаким влиянием в обществе.

Естественно, это было не восстанием против немцев, а робкой попыткой клуба авантюристов попросить немцев о покровительстве при создании очередного марионеточного «государства». Назвали эту «государственность» «Белорусской Народной Республикой», хотя, по сути, она не являлась ни белорусской (подразумевающей наличие широкого белорусского движения за независимость), ни народной (подразумевающей социалистические идеалы), ни республикой (подразумевающей некие демократические нормы хотя бы в зачаточном состоянии). Никакой фактической властью или хотя бы формальными атрибутами власти БНР не обладала вплоть до самой своей бесславной кончины, когда проигравшая Первую мировую войну Германия вывела свои войска с оккупированных территорий, а Минск был занят большевиками.

Именно в это время и происходит судьбоносное событие для всей дальнейшей судьбы Белоруссии. После долгих дебатов на тему, нужно ли создавать Белорусскую Советскую Республику или не нужно, большевики всё-таки приходят к выводу, что нужно. С одной стороны, зачем создавать ещё одну республику, население которой в массе состоит из вполне себе русских людей, даже втайне не помышляющих об отрыве от России, когда уже есть РСФСР, а с другой стороны — 1918–1919 годы дали целый фейерверк «советских республик» по всей Европе, включая Баварскую и Бременскую советские республики в Германии, Лимерикскую и Дублинскую советские республики в Ирландии и советские республики в Словакии, Венгрии, Италии, Люксембурге. И 1 января 1919 года в Смоленске большевиками было провозглашено создание Советской Социалистической Республики Белоруссия. Мнения народа, как всегда, никто не спрашивал, решение было принято чисто кулуарно.

Изначально в её состав планировалось включить всю обширную территорию распространения западнорусских разговорных диалектов, включая Смоленскую губернию, части Черниговской и Ковенской губерний. Затем передумали. Решили Белоруссию слепить из Минской и Гродненской губерний, а после объединить с литовскими территориями и провозгласить т. н. Литбел — литовско-белорусскую советскую республику как последний вздох средневекового Великого Литовского княжества. Но этим планам помешала драматическим образом проигранная война Советов с Польшей, по итогам которой «Литовская советская республика» вообще канула в Лету, а от «белорусской» остался лишь кусочек, чуть больше нынешней Минской области, тогда как всё, что находилось западнее Минска, отошло Польше.

Однако это никак не повлияло на энтузиазм большевиков экспериментировать с созданием новых «государств». В 1924 году из состава РСФСР в состав БССР были переданы Витебск и Могилёв, а в 1926 году — Гомель. Местное население с недоумением смотрело на административные новшества большевиков, но открыто возражать никто не посмел: как большевики умеют уговаривать несогласных с «генеральной линией партии», все уже понимали. Так появилась нынешняя граница между РФ и РБ, а белорусы, не проявлявшие никакого желания отделяться от России, будь то царской, красной или белой, и чьи непосредственные предки стояли у истоков образования Древней Руси ещё во времена Рюрика, официально были объявлены нерусскими.

Объявить нерусскими — это полдела. Но как это реально сделать? Раз есть «освобождённый от русского угнетения народ», значит, у него должен быть и свой отдельный язык. Сказано — сделано. Так как разговорные белорусские диалекты, если рассматривать их с запада на восток, становятся всё менее различимыми с литературным общерусским языком, значит, «чистый» белорусский язык — это то, на чём говорят как можно западнее. В итоге за стандарт «белорусского языка» был принят русско-польский суржик литовской Виленщины. Именно на него и стали тотально переводить всю БССР, включая систему образования, книгопечатание, периодику, делопроизводство. Проблема была в том, что «в прошлом забитые и угнетённые проклятым царизмом» белорусы не понимали своего счастья и напрочь отказывались говорить, писать и читать на этой дикой смеси польских, еврейских и диалектных слов прибалтийского приграничья, которую приехавшие откуда-то из столицы люди приказали им считать «родной мовой».

Но упорства большевикам было не занимать. Для популяризации «родной мовы» они развернули настоящий мовный террор, подобный тому, какой сегодня ярые идейные противники большевиков устроили на Украине. Не владеющие мовой лишались права занимать государственные должности и просто увольнялись, выписывать русские периодические издания обычным смертным стало проблематично, отдавать детей в русские школы позволялось только в виде исключения. Но, столкнувшись с массовым молчаливым саботажем, в том числе и в своих собственных рядах, большевики всё-таки были вынуждены несколько смягчить свою позицию, и в 1933 году была проведена реформа белорусского языка, когда его нормы были значительно приближены к классическому русскому языку.

Это событие до сих пор оплакивается в среде белорусских русофобов. Ещё бы, «клятые москали испортили наш древний язык!» Но эта реформа никак не повлияла на саму суть сталинской политики коренизации, означающую существенные ограничения на использование русского языка на территории Белоруссии. К моменту смерти Сталина в Белоруссии 95 процентов школ было белорусскоязычными, 85 процентов всех книг, 74 процента тиража журналов и 71,5 процента тиража газет издавалось на мове.

Однако в мовном высшем образовании возникли проблемы. Они основывались, во-первых, на недостаточном числе грамотных узкоспециализированных преподавателей, способных формулировать сложные языковые конструкции на языке, отличном от литературного русского, да ещё и сделать это так, чтобы тебя при этом правильно поняли другие такие же русскоязычные студенты, а во-вторых, на отсутствии в провинциальных разговорных диалектах понятий и терминов, способных выразить научные явления, выходящие за рамки деревенского быта.

Как ни старались коренизаторы, никак не получалось сделать белорусов нерусскими. Родители всё так же всеми правдами и неправдами, «по блату» старались устроить детей именно в русские школы, доставать дефицитные русские книги, журналы, газеты, приобретая мовные только из-под палки, что вызывало регулярные истерики у партийного начальства из-за опасений получить из Москвы подзатыльник за то, что «плохо мы ещё воспитываем нашу молодёжь!» Массовым явлением стало очковтирательство, когда на совещаниях всё обсуждалось на русском языке, а официальный протокол со всеми подписями и печатями составлялся строго на мове, чтобы высокое начальство, не дай бог, не обвинили в потакании «великорусскому шовинизму».

С конца 30-х большевистская национальная риторика несколько изменилась. Если раньше она основывалась на постулате, что русские должны платить и каяться за «угнетение» в прошлом кого попало (все же помнят классическое «Россия — тюрьма народов!»), то теперь такой подход был признан ошибочным, вредным и даже преступным, а наиболее активных «бээлэмщиков по-русски» просто перестреляли как бешеных собак. Это сейчас белорусскими русофобами почему-то считается «актом геноцида белорусского народа», «уничтожением цвета белорусской интеллигенции клятыми коммуняками» (правда, почему-то при этом забывается, что эти самые интеллигенты в большинстве своём сами были радикальными коммунистами, всего лишь поставившими не на ту лошадь в политической борьбе и сломавшими себе спину при попытке следовать извилистой генеральной линии партии). Впрочем, ни о каком свёртывании коренизации речи даже и не шло, репрессированные «националы» были заменены на точно таких же, только новых.

Однако время было не остановить. Великий деятель коренизации Иосиф Сталин в конце концов умер, доведя свою белорусизацию бывшего русского региона до вершин, никогда ранее в истории не встречавшихся и никогда в будущем, вероятно, уже не достижимых (если, конечно, воздержаться от массовых расстрелов несогласных).

Над страной подули новые идеологические ветра, партия ослабила вожжи и дала народу вздохнуть свободнее. В 1958 году родителям школьников наконец-то было позволено самим выбирать язык обучения своих детей и официально пользоваться русским языком в общественной жизни. В мгновение ока подавляющее число школ Белоруссии стали русскоязычными, резко возросли тиражи русскоязычной литературы и периодики как востребованной потребителями. Если в 1958 году 93 процента белорусских школьников обучалось в мовных школах, то к 1972 году родители 98 процентов городских школьников выбрали для своих детей уже русскоязычное образование. И вопреки русофобским мифам, это вовсе не было насильственной русификацией: каждому, выразившему намерение учиться на мове, предоставлялась такая возможность. Например, в 1958 году в восьми мовных школах Минска обнаружились только четыре человека, выбравших белорусскоязычное образование для своих первоклашек, остальных же, вопреки традициям, неволить не стали и просто перевели школы на русский.

Сталинское детище в Белоруссии ненадолго пережило своего создателя. Как только «комиссары в пыльных шлемах» убрали маузеры от виска простого белоруса, машина по искусственному отделению белорусов от великороссов сразу же дала сбой. Особо следует отметить, что если где-нибудь в аулах Средней Азии и присутствовал реальный сепаратизм, вынуждавший большевистское правительство искать некие компромиссы в национальном вопросе, то в Белоруссии он отсутствовал напрочь, но с завидным упорством насильно насаждался непосредственно из Москвы. И главными энтузиастами этого бессмысленного во всех отношениях действия были вовсе не какие-то «пейсатые жидомасоны», желавшие навредить «матушке-России», а вполне себе интеллигентные русские люди типа академика Покровского (1868–1932), мастодонта марксистской историографии. Или вот Александр Криницкий (1894–1937) — коренной тверяк, глава коммунистической партии Белоруссии в период наиболее радикальной белорусизации. Кстати, он был расстрелян в период «Большого террора» (и, вероятно, тоже заслуживает звания жертвы советско-москальского геноцида белорусов). Многие другие облечённые властью русские люди, абсолютно оторванные от ситуации на местах, стремились следовать идеологическим догмам «единственно верного учения» всем врагам назло. И мотивы у этих людей были самые положительные ― спасти от «угнетения» целый народ.

Почти всё, что они с таким упорством внедряли, не выдержало проверки временем. Впрочем, кое-что осталось: внедрённая в течение жизни нескольких поколений в народное сознание белорусов и великороссов мысль, что белорусы — это хоть и братский русским народ, но отдельный. Типа как таджики или армяне. Окно Овертона было сформировано. До отмены понятия «братский» оставалось сделать маленький шаг. И этот шаг был в итоге сделан. И естественно, тоже по инициативе честных и благонамеренных русских людей, которые, как всегда, хотели дать всем всё и решительно выступали «за всё хорошее и против всего плохого…». Впрочем, это уже совсем другая история.

Роман Вейс