«Убеглецы» на запад играют против России своим выбором

Землетрясения всегда открывают доселе невидимое и незамечаемое. Обрушиваются стены и перегородки, открывается до сих пор скрываемая личная жизнь, из тщательно запечатанных ящиков и корзин вываливается грязное бельё, чопорные и взвешенные до сих пор люди начинают вести себя как истерички, а вон тот, презираемый почти всеми доселе, оказался героем.

Происходящий вот уже несколько месяцев катаклизм не исключение. Он высвободил чёрные человеческие страсти, он дал разгуляться морю трусости и стяжательства, подлости и низости. Однако есть здесь одна сложная и болезненная тема, которую по моральным и человеческим причинам зачастую боятся затронуть.

Тема, которая в случае с одними совершенно ясна и прозрачна, в случае же с другими — невыносимо многомерна и туманна.

Трудно осуждать и обсуждать спасающихся людей. Выставляемый ими заслон вырастает из могучего плодородного слоя нашей истории, привычной к внешним опасностям и угрозам, укоренённого в нашей культуре милосердия, привычки к сочувствию к пострадавшим, желания выглядеть как можно лучше, в конце концов — нашего вполне левмышкинского неумения выставить циничный блок на манипуляции.

В этой особенности нашей культуры и мышления есть как сильные, так и слабые стороны, но сейчас не о них. Важнее другое: времена войн и экстремумов выдвигают совершенно другие требования и стандарты. Такие, в которых пироговские рекомендации по ранжированию раненых перед операцией уже не выглядят беспредельно антигуманными. Такие, в которых приписываемая Г. К. Жукову в связи с минными полями жестокость выглядит полководческой мудростью.

Ведь, в конце концов, спасаться тоже можно по-разному. И спасаться можно тоже от разного. И даже, извините за цинизм (я делаю это один раз на весь этот текст и, надеюсь, этого хватит, чтобы понять, что мне и самому не так уж просто мыслить на эту тему), спасаться и убегать — это тоже очень разные вещи.

Вот об «убеглецах» (в отличие от беглецов, спасающихся от настоящих угроз, опасностей и ужасов) мы сегодня и поговорим. Тем более что сама жизнь подбросила нам для этого очередной повод. Но сегодня мы не будем говорить об этом поводе — хайповом, ярком, броском. О нём и без нас написали и ещё напишут. Обсудим в чём-то схожих людей по другую сторону границы.

Попутчики, но не наши

Это не будут спасающиеся от украинской «могилизации» парни и мужчины. Эти действительно спасаются. Эти действительно каждым удачным фактом своего бегства (а не убеглечества) ослабляют неовермахт. К ним никаких претензий быть не может — неважно, делают это они из идейных соображений антифашизма, из пацифизма или просто из трусости.

С многострадальной земли бывшей УССР за последние полгода схлынуло много потоков. Один из них — это обыватели, которые при первых раскатах исторического катаклизма стартовали, обгоняя «Калибры», в польши, германии, румынии, болгарии, словакии. Обыватели, к которым в среднем никаких претензий не выставляется. Люди, о которых принято пафосно вопрошать: «А что, им необходимо было оставаться?», «Они спасали своих детей, как их можно осуждать?» — и многие другие благоглупости, построенные на ложных альтернативах.

Тут даже проблема не в том, что, как демонстрируют демографические и социологические данные, подавляющее большинство этих «несчастных беглецов» укомплектовано вполне себе благополучными насельниками Западной Украины, Киева и Киевской области. Из всех украинских «бешенцев» меньше десяти процентов — уроженцы действительно многострадального Востока.

Дело в другом. Разворачивающаяся гроза в безвременье превращает в участника каждого. Даже того, кто пытается убежать. Сознательно или нет, но те, кто «бегут» на Запад, играют ему же на руку. Совершенно неважно, насколько они отдают себе в том отчёт, а насколько они являются жертвой третьвековой безнаказанной и разнузданной пропаганды. В конце концов, всех учили, но обязательно ли быть первым учеником в этой школе?

Эти «несчастные скитальцы» рвутся именно в жирные и хлебные, по их представлениям, германии, бельгии, скандинавии, франции, а вовсе не в действительно братски к ним расположенные и настроенные Белоруссию или Россию. Эти «несчастные скитальцы» перебирают харчами и до сих пор не вернулись в реальность из мути Спектакля.

Эти «несчастные скитальцы», в конце концов, самим фактом своего выбора работают на пропаганду Запада, позволяя ему эксплуатировать тезисы «украинцы подтверждают свой цивилизационный выбор» и «Россия — агрессор, поэтому украинцы от неё бегут». Работают на его статистику, создавая информационные поводы, становясь пушечным мясом информационной войны Запада против России. Эти «несчастные скитальцы» порождают своими антропотоками в польши и словакии омерзительные мифы вроде «героические мужчины Украины переправляют семьи и идут воевать», как это в своих сюжетах известные своими высочайшими журналистскими и профессиональными стандартами западные медиа.

Незаметные герои Брюссельского и Мюнхенского фронтов

Это и есть самое важное. «Убеглецы» на запад играют против России своим выбором, своим существованием, своим присутствием по одну сторону баррикад и отсутствием — по другую. И здесь уже совершенно неважно, какую сторону «в душе» убеглецы поддерживают. Такая поддержка выглядит откровенно болельщицкой позицией.

Спортивный болельщик — это невероятный паразит. Он получает в азарте и пылу шанс на ощущение своей причастности к чему-то большому и победному и при этом ничем не рискует. Ни переломами, как спортсмен, ни смертью, как воин, ни именем, как настоящий журналист. Ну а если ничего не получается у той стороны, за которую болельщик болеет, можно пойти домой и с горя кинуть пару банок пива, надеясь на реванш через неделю.

Однако такой откровенно потребительский и отстранённый взгляд совершенно недопустим в 2022 году. Может, он и допустим для Германии или Франции — ну так не в Баварии и не в Лангедоке идут боевые действия вообще-то. И не против Берлина или Парижа сейчас отмобилизована пятая часть всего человечества. Не на земли немцев и французов направляется смертоносное железо, которое сейчас в три смены штампуют трудолюбивые чехи (им не впервой нацистов обслуживать), радуясь новой появившейся работе и зарплате.

Здесь отстранённое «боление» выглядит позицией «если победят — отлично, приеду на очищенную от коричневой чумы землю, буду ожидать себе социальных благ цивилизованной страны; если нет — останусь в Европе, буду требовать себе социальных благ цивилизованной страны прямо сейчас». Эта наглая попытка найти себе такую позицию, в которой при любом исходе колоссальной исторической драмы будет уютно, выглядит не просто потребительски и паразитически — она выглядит цинично по отношению к погибшим, к потерявшим все средства для существования, к изуродованным тем самым европейским железом, которое потоками направляет вот та самая Европа, где «спасаются несчастные». Странно выглядит: одни несчастные спасаются, других несчастных эта самая Европа фактически убивает. Никаких противоречий?

Это даже не касаясь более отдалённых последствий. Ведь такие убеглецы — это не только помощь Западу в пропаганде здесь и сейчас. Это ещё и помощь ему в экономике в ближайшей перспективе (дополнительные рабочие руки, готовые часто к неквалифицированной работе, а то и — после небольшой обработки — к военному наёмничеству) и в демографии — в отдалённой перспективе.

Не так уж безобидна позиция «я всего лишь спасаю себя и своих детей» получается, а?

Консервы будущих сполохов молекулярной гражданской войны

Удивительно ли, что для остающихся на многострадальной земле бывшей УССР эти убеглецы далеко не так уж однозначны. Остающийся понимает, что на его плечи ложится содержание и присмотр за ставшим «не по размеру» городом и страной; что теперь вероятность того, что «глаз Саурона» в лице военкома глянет именно на оставшегося, возрастает; что он вынужден растить и печь хлеб, убирать осколки вылетевших окон с улицы, водить троллейбус или трамвай, для того чтобы убеглец имел возможность (которой он ещё снобистски подумает, пользоваться ли) вернуться не в тотально разваленные города с разорванным корнями деревьев асфальтом, а в хоть сколько-нибудь благоустроенное место.

Оставшийся видит, что «убеглец» пытается выгадать для себя. Причём, что самое этически грязное, скрываясь за угрозами и страхами (как будто оставшихся они не касаются!) и оставляя «под ударом» (во многих смыслах слова) тех, кто не повторил его трусливый и подлый выбор.

Для оставшихся зачастую убеглецы — это «социальные туристы», как их недавно цинично охарактеризовал один европеец (да, потом он вынужден был извиняться, но это сейчас так же модно, как стоять на коленях перед неграми несколько лет назад, помните ещё такое?). И история Софии Каркадым тут является эмблемой и символом.

Удивительно ли, что на детей убеглецов смотрят с серьёзным подозрением, ведь детская среда очень чувствительна и к тому, как и о чём говорят их родители, и к тому, кто чем может похвастаться?

Любой оставшийся на многострадальной территории экс-УССР может рассказать жестокие истории конфликтов и столкновений с уехавшими, уехавшими-и-вернувшимися, уехавшими-и-закрепившимися-там и так далее. Формулы вроде «вам тут хорошо, вы остались тут, а я знаете, сколько денег и нервов израсходовал(а) на границе и за рубежом и сколько там всё стоит?» в таких историях — это самое мягкое, что может быть.

Удивительно ли, что для оставшихся убеглецы — это законсервированные до возвращения ненависть и претензии, это воплощённая молекулярная гражданская война в будущем или даже прямо сейчас?

Невольные ли союзники фашистского режима?

Ещё менее очевидно, что убеглецы играют на руку фашистскому режиму Украины. Не только пропагандистски, но и экономически, политически, медийно, демографически.

С одной стороны, убеглецы снижают экономическое, демографическое и человеческое «давление» в самой бывшей УССР, позволяя выдавать ситуацию в ней за «нормальную и контролируемую», а следовательно, позволяя ей играть роль ширмы, за которой разворачивают боевые порядки на самом деле уже далеко не украинские войска. Бывшая УССР уже не просто боевой зомби — это призрак, за которым маячит далеко не призрачная и не полтергейстная угроза вполне материального порядка. И резко упавшая численность населения этой территории, позволяющая колдуну вуду снизить расходы на содержание этого боевого зомби, — это заслуга именно тех, кто девять лет тому танцевал с плакатами на майданах, а теперь обживается на новых местах в Европах и Канадах.

С другой же стороны, как это ни парадоксально, убеглецы — это союзники нацистского режима. Вот такой парадокс: они, которые были бы потенциальными оппонентами, критиками, фактором давления здесь, становятся его союзниками там.

Дело в том, что убеглецы становятся бациллами украинского нацизма, распространяющими его по Европе.

Они своими (зачастую сильно приукрашенными и уж точно откровенно эмоциональными) рассказами, «нарративами» и «жизненными историями» узаконивают и делают приемлемой европейскую русофобию.

Они со своей фирменной истерикой втягивают оказывающихся в Европе граждан России и просто русскоязычных людей в скандалы, драки и провокации.

Они своим существованием вступают в локальные и ситуативные союзы с самыми грязными и мерзкими политическими силами Европы, обеспечивая ускорение сдвига Европы «вправо». И не надо мне сейчас начинать рассказывать про выгоды России от поправения Европы: к сожалению для России, тут мало чему есть радоваться, история и нынешняя риторика «правой» Джорджи Мелони вполне показательна.

Помогать и без того сильному несправедливо

В более широкоугольном объективе убеглецы тоже не выглядят хорошо. Помогать в битве сильного и слабого и без того более сильному — такая позиция никогда не выглядит этичной. А в нынешней разгорающейся схватке России и Запада последний никак не может быть отнесён к слабым. Хотя бы по причине системной инерции Хмурого Третьвековья. В этой ситуации выбор убеглецов ничем не отличается от подготовки тёплого местечка в лагере победителей, а следовательно, оказывается циничным выбором предателя.

Убеглецы ведь воссоздают (точнее, поддерживают, хотя и тщетно) колониальную систему современного мира. Безусловно, пользуясь совершенно безобидной и трудно осуждаемой позицией «я за всё хорошее, против всего плохого, всего лишь пытаюсь выжить, никому не мешаю».

Убеглецы в этом смысле ничем не лучше, чем эмигранты предыдущих десятилетий, кроме разве что более «неотразимого» и этически «убойного» повода для своего оперативного убегства за рубеж. Как эмигранты предыдущих поколений забирали у общества колоссальные ресурсы на своё образование, здоровье, биографию и с этим колоссальным богатством сбегали за рубеж, где их ждали ничуть не меньше, чем другие ресурсы. Так и убеглецы в нынешних условиях просто получили этически оправдываемый повод и достаточно крепкий пинок, сорвавший их с места (или позволивший им себя убедить, что можно сорваться с места).

И вот здесь мы с перспектив широкоугольных попадаем в макросъёмку.

Дети выморочного Спектакля ведут себя закономерно

Это именно вопрос элементарной морали по отношению к эгоисту. Эгоист разжигает панику. Эгоист расшатывает общество, в котором живёт. Русскоязычный эгоист в конечном итоге в современном-то мире всепроникающего телеграма и социальных сетей оказывается бациллой именно для русских, и подкармливающие этих эгоистов отлично сей факт осознают.

В конце концов, ведь житель Саратова или Смоленска, читающий про очередную русофобскую выходку в Польше или Германии или же узнающий про очередную провокацию украинских «бешенцев» против русских туристов в Европе, вряд ли будет глубоко вдумываться. А культивировать страх, ввергая общество в детство, этот приём ещё изобретатели концлагерей хорошо научились проводить.

А современная жизнь только упрощает задачу режиссёрам паники. Ведь убеглец снижает безопасность того места, откуда он убежал; его «плотность населения», взаимное доверие людей.

И здесь нечему удивляться. В конце концов, гнилому эгоистичному поведению в режиме «что хочу, то и делаю, никто мне не указ» их и учили. Именно этому их учили в этой мерзкой школе выморочного Спектакля треть века. Милохины и хованские, собчак и кошкины по обе стороны кровавой раны на теле бывшего советского народа пели им в оба уха про «отсутствие обязательств», про «атлантов, расправивших плечи», про «свободу выбора», про «ты у себя один».

Гнилая либеральная идеология даже в лучших людей проникает. Что уж говорить про массового человека потребительского общества. И вот в 2022 году гниль хлынула, как только скальпель ударил по гною.

Есть, конечно, и плюсы у сложившейся ситуации. Заметная часть убеглецов просто по законам больших чисел и законам социальных процессов останется в Европе. Вот пусть Европа теперь с ними разбирается до упора, как она это умеет. Безусловно, исстрадавшийся народ бывшего СССР понесёт демографические потери, но эти люди и так не были его гражданами. Это были «граждане глобального мира», рассеянные по огромной территории. И вот эти «граждане» в немалой части вымелись сами. Необязательно разделять евгенический и расистский рессентимент, чтобы найти в этом не только ущерб, но и преимущества для дальних перспектив России. Но до этих дальних перспектив нужно добраться и дожить.

Другим серьёзным преимуществом сложившейся ситуации будет не столько этическое возмущение (которое, может быть, кто-то сочтёт главным лейтмотивом данного текста), сколько понимание, что наше общество ждёт большая проблема, когда хотя бы часть убеглецов попытается вернуться. И это не будет возвращение цивилизаторов и цивилизованных же. Это будет ещё один акт колоссальной, страшной, многодесятилетней гражданской войны.

После 1945 года возвращение и остарбайтеров, и коллаборационистов, и пленных сопровождалось немыслимым количеством проблем, трагедий и боли. Удастся ли на этот раз справиться?

И на это нас, остающихся, тоже обрекают убеглецы.