Украинский эксперт: любой российский боевой батальон по эффективности превосходит натовскую бригаду

Украина сейчас в крайне тяжелом положении, а впереди — самая сложная за все годы конфликта зима, сообщил в интервью порталу Err украинский военный эксперт Тарас Чмут. По его мнению, точка невозврата Киевом еще не пройдена, однако ситуация движется к катастрофе.

Украинская армия пытается замедлить, но не может остановить продвижение россиян. В качестве причин называют перевес российской армии в численности и технике. Однако и внутри самой украинской армии есть немало проблем, влияющих на ее боеготовность. О них порталу Rus.ERR рассказал известный украинский военный эксперт, директор фонда «Вернись живым» Тарас Чмут.

ERR: Я приехал в Киев с линии соприкосновения, чтобы поговорить с вами о боевых действиях и об армии, но здесь обнаружил, что главная тема в Украине сейчас — это коррупция в высших эшелонах власти. Как коррупционный скандал может повлиять на положение дел на линии боевого соприкосновения?

Тарас Чмут: Очевидно, влияет этот скандал плохо. Это деморализует как общество, так и армию. На 11-м году конфликта, пока кто-то воюет, жертвуя жизнью и здоровьем, кто-то, находясь в Киеве или где-то еще, позволяет себе воровать в условиях войны. Это государственная измена. Коррупция есть в любой стране. Она есть и в Соединенных Штатах, причем немаленькая. Наверное, она есть и в вашей стране. И Украина тут, к сожалению, не исключение, у нас тоже есть коррупция. Есть коррупция низкого уровня, есть среднего и есть высокого. Проблема в том, что сейчас у страны сложный период. Мы входим в самую тяжелую зиму с начала конфликта. У нас уничтожена огромная часть энергетики. У нас люди на передовой крайне устали и измучены. У нас серьезно деморализовано общество. И в этот момент обнаруживается факт коррупции на самом высоком уровне, на уровне людей из ближайшего окружения Зеленского, который является верховным главнокомандующим и международным символом Украины. Это большая проблема.

Является ли Украина страной, где коррупционеры оказываются в итоге в тюрьме, а не просто покидают свои места во власти?

Будут ли посадки? Это большой вопрос. Многие фигуранты каким-то чудом уже покинули Украину. Мы не знаем, удастся их задержать или нет. Но если вы спросите, сажают ли на Украине коррупционеров, то я отвечу — да, практически каждый месяц. Есть ли полковники и генералы, которым вручены подозрения и которые находятся в СИЗО? Есть, и прямо сейчас. Есть олигархи, которые находятся в тюрьме. Так что Украина борется с коррупцией. Но проблема в том, что этим летом мы видели попытку Офиса президента значительно ограничить, а фактически — ликвидировать независимые антикоррупционные органы, а через несколько месяцев мы наблюдаем огромный скандал, в котором звучат те же самые фамилии. И это же еще не конец скандала, это лишь первые шаги. Мы не знаем, что будет дальше, чьи фамилии еще появятся.

Армии сейчас доверяет большинство украинцев. О политиках и чиновниках этого сказать нельзя. Может ли возникнуть ситуация, при которой власть на Украине возьмут военные?

К сожалению, да. Мы живем в мире, где возможно все. Но то, что вы описали, является негативным сценарием для нашей страны. Мы бы хотели, чтобы он не реализовался. И поэтому делаем все, чтобы Украина не дошла до этого.

Перейдем к положению дел на фронте. Как вы оцениваете ситуацию вокруг Покровска и Мирнограда (города Красноармейск и Димитров — прим. ИноСМИ) в Донбассе? Должна ли Украина продолжать бороться за них, или стоит выводить войска, которые и так почти в окружении?

Украина не выводила оттуда войска, Украина была оттуда вытеснена. Как это получилось? Ну, к сожалению, в зоне боевых действий не всегда выигрываете вы, иногда выигрывают у вас. Украина уже который год ведет самый большой с момента окончания Второй мировой войны конфликт в Европе. Конфликт с противником, который имеет численный, экономический и военный перевес. Очевидно, что в таких условиях, с хаотичной и неритмичной поддержкой партнеров, в первую очередь крупных стран, так и происходит — мы отступаем. Вот вы спросили о Покровске (Красноармейск — прим. ИноСМИ). Да, все следят за тем, что там происходит. Но самые серьезные проблемы сейчас — в Запорожской и Днепропетровской областях. И про это никто не говорит, или говорят мало. А таких ситуаций, какая сейчас в Покровске (Красноармейске — прим. ИноСМИ), на всем фронте штук семь. То есть как минимум есть семь участков фронта, где мы теряем территории и не можем этот процесс остановить.

То есть сейчас семь условных Покровсков, а на остальном протяжении линии линии боестолкновения все стабильно?

Есть направления главного удара. Соответственно, на этих направлениях идет концентрация сил и средств противника. Чтобы их сконцентрировать, нужно их либо накопить где-то в тылу, то есть иметь некие резервы, либо забирать их с других участков фронта. Соответственно, есть участки, где россияне ведут активные наступательные действия, а ВСУ, соответственно, активно обороняются. А есть участки, на которых линия боестолкновения (ЛБС) активно не движется. Это не значит, что там не летают FPV-дроны и другие беспилотники, что там не работает артиллерия, не проводится дистанционное минирование, и люди не погибают каждый день. Но на данном этапе эти участки не являются главными направлениями ведения боевых действий. Например, несколько лет назад Херсонское направление было одним из самых активных. Была попытка Украины форсировать Днепр и высадится в Крынках. Там в какой-то момент шли чуть ли не самые активные боевые действия. Сейчас с точки зрения активных боевых действий там стало гораздо спокойнее. Но при этом там каждый день погибает гражданское население в самом Херсоне, а военные продолжают препятствовать россиянам просочиться через наши позиции.

Вы упомянули попытку форсирования Днепра в Крынках. В прошлом году мы видели операцию ВСУ в Курской области. Тогда говорилось, что одной из ее целей было заставить россиян перебросить в Курскую область войска с других участков ЛБС. Но солдаты на Донецком и Запорожском направлениях, с которыми я общался во время Курской операции ВСУ, говорили, что россияне не снизили свою активность, несмотря на необходимость перебрасывать дополнительные резервы под Курск. Зачем, в таком случае, вообще нужна была эта операция в Курской области?

Я не готов оценить эту операцию ни позитивно, ни негативно в масштабах всего конфликта. Но вы никогда не победите, сидя в обороне. В обороне можно только проиграть. Стратегическая инициатива сейчас у противника, и если она всегда будет у него, то он в какой-то момент найдет слабое место в вашей обороне, прорвет эту оборону, ЛБС посыплется и т.д. Глухая оборона к победе не приводит. Она приводит к поражению. Соответственно, время от времени необходимо пытаться перехватить стратегическую инициативу. Операция в Курской области была такой попыткой. Нам удалось на целых полгода сместить фокус международного внимания, в том числе в СМИ, а также внимание самих россиян переключить на то, что происходит непосредственно на их территории. Удалось ли нам оттянуть значительные силы россиян с других направлений? Да, удалось. Было ли это для нас приоритетным направлением с точки зрения обеспечения и комплектования личным составом? Да. Может быть, нам нужно было раньше оттуда выйти. Может быть. Но, пока наши войска находились на российской территории, это вынуждало россиян стягивать туда значительные ресурсы и, соответственно, не позволило им прорваться в других местах больше, чем им это тогда удалось. В Курской операции, конечно, было много как позитива, так и негатива, ну так и мир ведь не черно-белый. Но, просто сидя в обороне, вы не добьетесь ничего. Оборона может быть периодом для накопления сил, но оборона не может быть стратегией в войне.

Украина уже давно находится в обороне. Но при этом резервы не накапливаются для наступления, а бросаются в пожарном порядке на фронт, потому что людей банально не хватает.

Возможно, вопрос не в количестве людей, а в их распределении и использовании. Есть гипотеза, что Украине, которая сейчас мобилизует каждый месяц примерно 30 000 человек — по крайней мере, такие данные звучат в СМИ — стоит мобилизовывать гораздо меньше, примерно тысяч пятнадцать. Потому что количество мобилизованных не переходит в качество. Задача мобилизации — пополнение частей на поле боя. А из этих 30 000, которых мы мобилизуем, значительная часть на поле боя не попадает по состоянию здоровья или по иным причинам. Или они через несколько недель или месяцев самовольно покидают часть, дезертируют, или увольняются на вполне законных основаниях. Но при этом государство тратит огромные ресурсы, чтобы их найти, провести через всю систему мобилизации, отправить в учебный центр, платить им денежное довольствие, одевать, держать в военной части и т. д. Так что тут вопрос не в количестве мобилизованных, а в качестве. Другая большая проблема — эффективность распределения людей. Я не знаю, для чего мы продолжаем формировать новые бригады, а также части непосредственного подчинения в рамках создаваемых сейчас армейских корпусов. При этом все командиры бригад, все командиры оперативно-тактического уровня заявляют, что лучше бы этих людей направляли в уже имеющиеся части, и фронт бы тогда не сыпался. Такие решения не поддаются логике.

С приходом на пост главнокомандующего Александра Сырского началась практика «разрывания» бригад, когда у воюющей на конкретном участке бригады забирают артиллерию или пехотный батальон, или роту минометчиков и перебрасывают на другой участок фронта, где они воюют в подчинении других бригад. Для чего это делается и, главное, насколько такая практика эффективна?

К сожалению, практика ведения боевых действий приданными подразделениями продолжается. Практически с 2022 года мы начали вырывать роту, батарею, батальон или два батальона из состава одной бригады и перебрасывать их, чтобы заткнуть дыры. Хорошо ли это? Очевидно, что нет. Лучше, если бригада воюет своим набором войск, то есть когда батальон подчиняется своей же бригаде. Так вышло потому, что нужно было гасить пожар. Сначала брали бригады из резерва, которые разворачивались в феврале-марте 2022 года. То есть вся бригада еще не боеготова, но, например, первый и второй батальоны уже укомплектованы. Соответственно, их брали и сразу кидали в бой. Затем следующие и следующие.

То есть это началось еще при Залужном? Я сам это заметил только с приходом Сырского.

Нет, это началось в марте 2022 года, потому что нужно было гасить пожары. Но это был первый этап. Второй этап начался уже в конце битвы за Киев. Тогда начали задействовать бригады территориальной обороны, усиливая ими бригады сухопутных сил и десантно-штурмовых войск. Брали, например, два батальона из Львовской области и кидали их, например, в Сумскую область. Оправдано ли это? С одной стороны, нерационально держать в центральной и западной Украине 50 000 человек с оружием и обеспечением в армии, когда у вас сыплется фронт. Они должны быть там, где они нужны. С другой стороны, мы их не задействовали как полноценные организмы, а разрывали между другими бригадами. Иногда, например, уже в бригаде их не ставили на фронт как полноценный батальон, а разрывали на малые группы, распределяя между своими батальонами. И это плохая практика.

То есть эта практика с уровня высшего командования перешла на уровень бригад и более мелких подразделений?

Именно так. В один батальон пойдет приданная рота, в другой — два взвода, в третий батальон — еще один взвод. То есть эти приданные подразделения редко воевали именно как батальоны. И да, это ужасная практика, но есть реальность, реальный мир, и он требует решений здесь и сейчас.

А есть способ положить конец этой практике?

Есть — перестать плодить новые воинские части. Один генерал, еще из старого поколения, хотя сам достаточно молодой, сказал мне очень хорошую фразу: «Ликвидация сейчас 20-30 бригад позволила бы Украине воевать еще два-три года».

Тут недавно пришла новость про создание не новой воинской части, а целого отдельного рода войск — Штурмовых войск. Зачем они нужны? Это такая «личная гвардия» Сырского, чтобы с ее помощью тушить очередные пожары?

Штурмовые подразделения в принципе и выполняют задачу таких пожарных команд, которые купируют прорывы на фронте. И у них это довольно хорошо получается. Другой вопрос — сколько ресурсов они требуют, то есть людей и техники, а также потери, которые они несут. Я не знаю, для чего создается еще один род войск. Возможно, потому что каждый полковник хочет стать генералом, а, поскольку генералов не так уж много, нужно создавать больше новых генеральских должностей. При этом мы не можем сказать, что существующие десантно-штурмовые войска неэффективны, потому что в значительной мере на них фронт и держится. Сравним их, например, с подразделением Службы безопасности Украины «Альфа», в котором служит несколько тысяч человек, и которое именно за счет того, что оно маленькое, может набирать лучших и давать лучшие результаты. В свою очередь, десантно-штурмовые войска — это большая, массовая армия. Это десятки тысяч человек. И любая десантно-штурмовая бригада лучше, чем большинство других бригад в ВСУ. Но при всем этом мы хотим сформировать еще один род войcк.

Хорошо, новые бригады и рода войск не нужны. А зачем нужно создавать армейские корпуса? Были оперативно-стратегические группы войск — «Юг», «Восток», «Север». Зачем теперь нужны корпуса?

Потому что мы до сих пор имели не постоянную, а временную систему управления. Постоянной ее частью были бригады. Бригады входили в тактические группы, которые были временно сформированы из каких-то людей. Тактические группы объединялись в оперативно-тактические группировки, которыми опять же командовали временно назначенные люди. А оперативно-тактическими группировками командовали такие же временные оперативно-стратегические группировки. Таким образом, задача — перейти от временных органов воинского управления к постоянным. Иными словами, вот корпус с набором войск, где есть командир корпуса, его заместители, есть командиры, отвечающие за конкретные направления, где есть средства поражения и полный набор воинских частей или их объединений. Фактически корпус мог бы заменить собой одну тактическую группу или половину оперативно-тактической группировки, в зависимости от размера корпуса. Но по факту мы видим, что этого не произошло и не могло произойти, поскольку командование одного корпуса — это примерно 300 старших офицеров. Мы формируем около 20 корпусов, и такого количества адекватных обученных людей у нас просто нет. И это приводит к большим проблемам. Например, человека, который раньше был командиром батальона, ставят на должность заместителя командующего корпусом. Потому что других просто нет. И поэтому у нас, например, командующий отдельным родом войск — майор, а был капитаном. У нас командир бригады может быть младший лейтенант. В одной из бригад командир бригады был год назад командиром роты. Такой карьерный рост — слишком быстрый, даже для самых гениальных людей. И это плохо.

По-вашему, проблема в нехватке офицеров?

Не только. Каждому корпусу необходим десяток так называемых частей непосредственного подчинения, которых просто нет. Они сейчас формируются, но денег для них нет, людей нет, техники и прочих средств для них нет. Так что уровень их боеготовности будет минимальный. И при этом корпус не воюет. Он не задействует свой набор войск, потому что мы не можем остановить фронт, чтобы распределить всех так, чтобы каждый корпус руководил своим набором войск. Как только одна бригада выводится, чтобы ее заменила другая бригада, сразу же происходит прорыв фронта. Мы проходили это уже десятки раз на разных участках фронта: как только одну бригаду выводят и заменяют другой, там начинает сыпаться фронт. В результате, с одной стороны, нам нужно ликвидировать тактические группы и оперативно-тактические группировки, потому что они просто небоеспособны, а вместо них необходимо создавать постоянные органы управления, но, другой стороны, возможностей для этого нет.

Вы упомянули майора, который возглавил целый род войск. Такой майор всего один — Роберт «Мадьяр» Бровди, командующий Силами беспилотных систем. Но зачем вообще создавать такой род войск, как Силы беспилотных систем, если дроны есть у каждой бригады?

Вопрос, зачем создавали СБС, нужно адресовать тем, кто принимал такое решение. Идея была в том, чтобы создать «экосистему дронов», то есть централизовать, объединить стандарты, обучение, закупки, использование на фронте.

Я имею в виду, что беспилотники есть разные — воздушные, наземные, морские. И это все увязано в один род войск?

Получилось так, как получилось. Но вообще, зона ответственности СБС — это дипстрайки, то есть удары по глубокому тылу России. Но этим занимаются не только они: есть Главное управление разведки, есть Служба безопасности Украины, есть Государственная пограничная служба, есть Силы специальных операций. Они все также задействованы в дипстрайках. То есть дипстрайками занимаются почти все (смеется). У нас есть отдельные батальоны, полки и уже бригады, которые работают на тактическом уровне, то есть FPV-дроны, дроны-бомбардировщики. В СБС есть подразделения, которые работают на малой дистанции, то есть 150-300 километров.

А «Линия дронов» работает? («Линия дронов» — проект президента Украины, включающий в себя подразделения, воюющие исключительно дронами. Цель — создание «килл-зоны» глубиной 10-15 километров, в которой противник не смог бы передвигаться без потерь. Действует в составе Сил беспилотных систем — прим. автора)

Я считаю, что нет. Хотя цифры и презентации очень красивые, фактически мы вытянули из линейных бригад, которые непосредственно на фронте, очень много хороших экипажей, хороших пилотов в бригады второго эшелона, в подразделения той самой «Линии дронов». И они там показывают неплохие результаты. Но за фронт отвечает бригада, которая этот фронт удерживает. И если эта бригада провалилась, то и фронт, соответственно, посыпался. А почему эта конкретная бригада провалилась? Потому что она, например, не получает миллиарды гривен от государства на прямые закупки, у нее нет неограниченного права переводить к себе бойцов из других бригад. И у нее нет таких полномочий, как у элитных бригад. А результат всего этого мы видим на карте и на поле боя. Мы не наступаем, а почему-то отступаем. Значит, мы что-то делаем не так. Хотя цифры на презентациях, повторюсь, очень красивые.

Еще один вопрос про дипстрайки. Может ли Украина сама, без помощи западных партнеров, наносить удары по объектам в глубоком тылу противника?

Украина может и наносит такие удары. Но с помощью партнеров это эффективнее, конечно. Мы можем зайти на Google Maps и посмотреть, где находится нефтеперерабатывающий завод, но мы не знаем, где по состоянию на «сегодня» находятся средства противовоздушной обороны, которые этот НПЗ прикрывают. А благодаря информации от партнеров мы знаем, где они находятся, и, соответственно, можем строить маршрут так, чтобы не попадать в районы активной работы российской ПВО. Также надо помнить, что наши основные средства поражения основаны на компонентах от американских и европейских производителей. О Китае мы не будем говорить, потому что он — открытый рынок для всех. И закупать эти компоненты у корпораций из США или из Европы без разрешения этих стран мы не можем. Без этих компонентов наши удары не прекратятся, это даже станет дешевле, но одновременно и качество их упадет.

И насколько эффективны в результате украинские удары по российской инфраструктуре, в первую очередь, по объектам нефтепереработки? По данным экономистов, объем российской нефтепереработки за последние месяцы сократился лишь на 3%.

Это один из тех стратегических моментов, где Украина может что-то противопоставить россиянам. И мы можем это делать как с партнерами, так и без них. Таким образом мы переносим войну на российскую территорию. Да, три процента — это, возможно, звучит, как «мало». Но из трех процентов может получиться шесть, девять и двадцать. И в какой-то момент может настать коллапс. Но, чтобы с трех процентов дойти до шести, нужно постоянно этим заниматься. Нужно совершенствовать средства, тактику, набираться опыта и продолжать. Потому что, если вы остановитесь на трех процентах, то шесть сами собой не появятся.

Многие обычные гражданские люди часто говорят, что вместо того, чтобы наносить удары в глубокий тыл россиян, военное и гражданское руководство страны должно было бы сосредоточиться на укреплении противовоздушной обороны. Можно ли создать такую ПВО, которую не смогут преодолеть «Шахеды»?

Средства противодействия всегда труднее создать, чем средства нападения. Сегодня создать ударный дрон можно относительно быстро, дешево и просто. А вот создать средство перехвата такого дрона гораздо сложнее. Поэтому для нас правильнее вкладываться в средства нападения, чем в защиты. Украина — страна с большой территорией, с большим количеством городов и объектов, которые нужно прикрывать. Проще создать паритет с россиянами в этой области и затем, например, договорится о неприменении подобных средств друг против друга. Украина и так в сфере ПВО опирается во многом на помощь западных партнеров. При этом ни одна страна не может противостоять тому количеству ударных средств, которые может запустить Россия. Посмотрите, сколько КАБ-ов (управляемых авиабомб — прим. автора), сколько «Шахедов» она запускает каждый месяц.

А как противодействовать КАБ-ам?

Нужно сбивать их носители.

И почему этого не происходит? У Украины же есть F-16.

Мы не сбиваем, потому что не можем. Наши самолеты 1980-х годов выпуска, а российские сделаны в 2025 году. Поэтому мы не можем их сбить. Для этого нужно было дать Украине в 2022 году, когда мы об этом просили, дальнобойные средства поражения, например, ракеты ATACMS, которые могли бы уничтожать самолеты и вертолеты прямо на аэродромах на доступной для нас дальности. Как только мы их получили, мы уничтожили пару десятков российских вертолетов в Мелитополе и Луганске буквально за пару ударов, за одну ночь. Но это все поздно. Все, что мы получаем от партнеров, мы получаем на своевременно, а с опозданием. Мы все равно получаем и танки, и «Патриоты», и артиллерию, и крылатые ракеты, одним словом, все, но только через год или два. Если бы мы получили все это своевременно, возможно, эта война уже закончилась бы.

Насколько критична сейчас проблема мобилизации и как ее решить?

Для начала надо понять, что с мобилизацией не так. Надо провести нормальное исследование, разобрать этот процесс поэтапно. Далее надо понять, что можно исправить в краткосрочной перспективе, что — в среднесрочной, а что исправить вообще уже невозможно, и с этим надо смириться. Нужно понять, какая у нас точка коллапса, то есть сколько еще мы можем в этом темпе воевать. Эту точку необходимо всячески отодвигать, чтобы противник к этой же точке пришел быстрее, чем мы.

Это очень хорошие вопросы. Вы можете на них ответить?

Для этого нужно провести исследование.

А вы можете это сделать? К вам кто-то обращался?

Да, Министерство обороны. Много людей во власти понимают критичность ситуации и делают все возможное и невозможное, чтобы эту ситуацию изменить. К сожалению, это относится не ко всем людям во власти. И дело не в фамилиях конкретных людей, просто объем проблем слишком большой, чтобы с ним могли справиться несколько конкретных человек. Так что все, что мы можем — это вычерпывать воду из корабля, который, хотя и медленно, но тонет.

А спасти этот корабль возможно?

Его точно можно спасти. Потому что мы тут, и мы работаем для этого каждый день. Это корабль можно не только спасти, но и поднять, и заставить его идти в правильном направлении. Точку невозврата мы не прошли.

А что вы думаете о нынешнем главе Министерства обороны и бывшем премьер-министре Денисе Шмыгале?

Это очень сильное назначение. Это дает нам шанс еще немного просуществовать.

То есть он лучше своих предшественников?

Это очевидно. Этот человек был премьером и знает, как работает государственный аппарат, что такое подготовка бюджета. Он чиновник в хорошем смысле этого слова. Это человек, который может превратить Министерство обороны в институт, именно этого нам и не хватало.

А чем же занималось Министерство обороны Украины до назначения господина Шмыгаля?

Международными отношениями, судя по международным визитам господина Умерова (Рустем Умеров, министр обороны Украины в 2023 — 2025 г.г. — прим. автора).

Хорошо, Шмыгаль — лучший министр обороны, чем Умеров. А кто, по вашему мнению, лучший главнокомандующий, Залужный или Сырский?

Вы не можете их так сравнивать. Это разные люди в разных условиях и в разные периоды войны. Люди с разными полномочиями, с разными возможностями, с разным стилем управления. У каждого из них есть как немало плюсов, так и немало минусов.

А в чем плюс Сырского?

Он один из самых гениальных украинских генералов, это факт.

Тогда почему Украина проигрывает?

Но мы не проиграли. А могли уже проиграть. Мы же не знаем, что бы было, если бы не он. Может быть, мы бы уже проиграли.

А как может выглядеть победа Украины по состоянию на осень 2025 года? Чего конкретно мы должны желать Украине, когда говорим, что мы желаем ей победы?

Исчезновения России как фактора угрозы для Европы. Варианты различны — от распада на несколько отдельных субъектов до возникновения такого количества внутренних проблем, что эта страна на десятилетия забудет про попытки дестабилизации остального мира, Украины, других соседних стран, и просто погрязнет в своих проблемах. Точно так же исчез и Советский Союз.

Но пока что все наоборот. Россия, возможно, не процветает, но она справляется, воюет, российские войска продвигаются, и Путину это нравится.

Тогда следует ждать большой войны в Европе.

Ее можно избежать?

Можно, если готовиться к ней и позволить Украине победить в нынешнем конфликте.

А нам в странах Балтии к чему нужно готовиться?

У вас свои условия и своя территория. К сожалению, она не столь велика, как на Украине, чтобы было, куда отступать. Очевидно, маленькая страна не способна противостоять России. Но можно повышать цену вторжения, чтобы она однажды стала для нападающего неприемлемой. Это правило выживания — не будь самой легкой жертвой, пусть кто-нибудь другой будет более легкой жертвой, чем ты. Другой момент — нужно продержаться как можно дольше, надеясь, что, может быть, страны НАТО все же вмешаются. Поэтому делайте все, чтобы не попасть в войну. Помогайте Украине. Пока Украина ведет боевые действия, другие страны не воюют. Мы сдерживаем Россию, чтобы она не пошла дальше. Российская армия сейчас сильнее любой европейской. Опыт, который есть у россиян, перевешивает любые высокотехнологичные вооружения любой страны.

То есть НАТО — это «бумажный тигр»?

Сейчас — да. Вы были бы сильно удивлены результатом встречи любого российского батальона, которые сейчас непосредственно воюет, с какой-нибудь натовской бригадой.

Звучит, мягко говоря, не очень оптимистично…

Очень важно понять и принять, что мир может быть иным, чем он есть сейчас. Украина до начала конфликта отказывалась верить, что такое возможно. Я общался со многими очень разными людьми — министрами, их заместителями, с депутатами — и никто на самом деле не верил, что реально может быть большая война. Не потому, что так сказал президент или еще кто-то, а потому что они просто не могли в это поверить. Если вы не переживали этот опыт, вам это кажется невозможным, потому что это настолько страшно, что вы не хотите про это думать. И это привело к тому, что мы получили эту войну. А сейчас Украина не хочет думать о том, что она может эту войну проиграть, потому что это страшно. Ведь мы уже продержались столько лет, сберегли столько территорий, потеряли столько людей и убили столько врагов, мы столько всего добились, что потерять все — очень страшно. И мы не хотим в это верить.

Источник